– Лежи спокойно, пока не заснёшь, – говорит он, а потом снова опускает веки, даже не пошевелившись.

Ей кажется, что так ночь будет ещё дольше и утомительнее, но на деле Кавада оказывается прав – если не двигаться, сон приходит сам собой. Даже мысли о матери и детях не способны заставить её бодрствовать всю ночь напролет.

Это первый раз, когда они лежат рядом до самого утра.

Ещё через неделю в дом стучится невысокий ефрейтор, в руках которого Гён Ран замечает белый конверт. Он будто совсем не удивлен тем, что дверь открыла именно она, и когда девушка обращается к нему, пытаясь выяснить, зачем он явился, на его лице не отражается никаких эмоций.

– Это пришло для капитана Кавады.

У капитана Кавады почти не случается выходных, но те, что были за прошедший месяц, тянулись долго и мучительно. Гён Ран не знала, куда спрятаться в маленьком доме, а оставаться у него на виду было страшно неловко, и она целый день слонялась из дому во двор, пытаясь найти себе применение. Сегодня у Кавады ещё один выходной, и Гён Ран надеется, что письмо вытащит его из дому, а ей удастся остаться одной хоть ненадолго.

Она кивает и приглашает ефрейтора в дом, осторожно подходя к своему хозяину и негромко оповещая его о том, что в дом явился его подчиненный.

После этого она выходит на улицу, чтобы не мешать беседе, но через пару минут ефрейтор снова показывается в дверях и, учтиво кивнув ей, удаляется туда, откуда явился.

После этого капитан зовёт её в дом и интересуется, готова ли его форма. Гён Ран радуется, что по привычке приготовила его одежду ещё рано утром, и теперь не нужно бегать и раздувать угли для тяжелого утюга. Кавада удовлетворенно кивает и просит, чтобы она помогла ему одеться.

Поначалу её смущали эти обязанности, но потом она вспомнила, что ещё в те годы, когда о войне не было даже слухов, мать рассказывала ей, как в японских семьях жёны ухаживают за мужьями. Тот факт, что она – вовсе не его жена, по всей видимости, ничего не значил. Она встречала его с работы каждый день, помогала раздеваться, а после того, как они начали делить постель, к её обязанностям прибавилась ещё и ванная. Предполагалось, что как медсестра и его любовница, она не должна была стыдиться обнаженного мужского тела, но каждый раз, когда ей приходилось стоять рядом с деревянной бочкой, наполненной горячей водой, Гён Ран чувствовала, что краска, заливающая её лицо, не имеет ничего общего с высокой температурой. Проще всего было помогать ему одеваться, так как здесь от неё не требовалось ничего кроме как подавать ему одежду и поправлять воротник.

Гён Ран бросает взгляд на настенный календарь, усеянный японскими иероглифами. Воскресенье. Пятое августа сорок пятого года.

Кавада не приходит всю ночь, и Гён Ран дисциплинировано ждёт его, хотя ей ужасно хочется спать. Когда время переваливает за полночь, она не выдерживает и ложится в своей маленькой комнате, обещая самой себе, что только вздремнет несколько минут.

Когда она открывает глаза, за окном совсем светло. Кавада до сих пор не появился. Такого никогда ещё не было, и Ген Ран ощущает нечто вроде беспокойства, что очень сильно удивляет её. Она уверенна в том, что не должна волноваться и переживать за японского офицера, но внутри растёт плохое предчувствие, которое не желает никуда пропадать, сколько бы она ни пыталась заглушить его усердной работой и чтением.

Хозяин дома возвращается только поздно вечером. Его форма необычно потрёпанная, а глаза уставшие и кажутся воспалёнными. Несмотря на то, что его не было в доме больше суток, Кавада отказывается от ужина, заменив его долгой горячей ванной. После этого он укладывает её рядом с собой и гасит огни.

– Знаешь, в нашей культуре любовь к женщине формально не существует, – шепчет он, накрывая своей ладонью её руку, лежащую на животе.

Гён Ран молчит и ждёт продолжения, но Кавада вздыхает и начинает говорить уже совсем о другом.

– Не могу отправить телеграмму матери. Нет ответа. Словно все вымерли в этом проклятом городе. Отсылаю послание за посланием, но никто не подтверждает приём.

– В каком городе живет ваша мать? – чуть слышно спрашивает Гён Ран.

– В Хиросиме, – отвечает Кавада.

С Хиросимой целый день нет связи. В половине восьмого утра мать Шуго Кавады вышла из дому, направляясь на фабрику, где работала каждый день с половины девятого утра до шести часов вечера. В восемь пятнадцать её путь пролег через мост Айои, который в этот же самый момент был использован в качестве наводки для прицельного метания первой атомной бомбы, испытанной на населённом пункте. К тому времени, как её сын принялся отсылать ей послания, женщина уже давно превратилась в пар и унеслась с отравленным воздухом Хиросимы, оставив после себя только тень, вплавившуюся в бетонное покрытие моста.

В четверг вечером Кавада вернулся очень поздно. На сей раз Гён Ран решила дождаться его, и, очевидно, не ошиблась. Он молча переоделся, принял ванную и снова отказался от ужина.

– Вам нужно есть, – рискнула сказать Гён Ран, наблюдая за тем, как он двигает посуду на противоположный край стола. – Вы не можете постоянно отказываться от ужина.

– И почему же это? – Кавада почти удивлённо смотрит на неё.

– Вы плохо спите и почти ничего не едите. Скоро заболеете, если так и будет продолжаться.

– Тебе должно быть всё равно. Я тебе не муж и не брат, так что твои дела не касаются моего здоровья.

Гён Ран обиженно хмурится и принимается убирать посуду со стола.

– Всё верно, – как можно безразличнее говорит она, повернувшись к шкафу, чтобы сложить нетронутые чашки на место. – Вы мне совсем чужой, да к тому же ещё и враг. Так что если вам вздумалось умереть от истощения, я должна помочь вам достичь своей цели, а не уговаривать остаться в живых.

– С памятью у тебя проблем нет, – невесело ухмыляется Кавада, видимо, припомнив свои собственные слова в день допроса.

«Если человек так хочет умереть, не наша забота убеждать его в том, что лучше остаться в живых».

– Ты должна поужинать, если не хочешь умереть вместе со мной, – говорит Кавада, доставая из кармана пачку сигарет. До этого момента Гён Ран не замечала, чтобы он курил.

– Я не хочу.

– Дело твоё. Моя мать умерла, – совершенно ровным голосом говорит Кавада. – Ещё три дня назад, рано утром. И ещё триста тысяч человек вместе с ней.

Гён Ран замирает, держась за деревянную дверцу шкафа, не зная верить его словам или нет.

– Ты, наверное, думаешь о том, что такого не может быть, если только с океана не явилась тяжёлая волна. Хотя, я думаю, даже волны было бы недостаточно, чтобы стереть Хиросиму в порошок.

Наконец, Гён Ран отпускает дверцу, так и оставив её незапертой, и возвращается к низкому столу, присаживаясь на пол напротив Кавады.