19 июля. Четверг. Каникулы мои окончились; вчера вечером государь с императрицей возвратились из-за границы. Я встретил их на железнодорожной станции в Царском Селе и остался там ночевать. Сегодня утром имел первый доклад. Государь был разговорчив, с восторгом вспоминал, в каком блестящем состоянии представлялись ему войска в Варшаве, Гродне, Вильне и Динабурге; много говорил о Хивинской экспедиции. Вообще, не было заметно никаких следов прежних неудовольствий.

После доклада возвратился я в город с дочерью Елизаветой, приехавшей также из-за границы после пятимесячного там пребывания при императрице и великой княжне Марии Александровне.

21 июля. Суббота. Вчера утром ездил в Красное Село, где назначен был лагерный развод и потом объезд лагеря. Во время этого объезда государь неожиданно приказал забить тревогу. Все войска собрались очень быстро, выстроились на Военном поле, и затем было произведено общее учение в виде маневра на одну сторону. Возвратился я в Петербург только вечером.

Сегодня был в Царском Селе с докладом. Часть времени провел в разговорах с дочерью и возвратился в Петербург к 3 часам.

По случаю доклада о предположенном на 30 августа производстве в генеральские чины государь приказал, чтобы к тому времени было объявлено о восстановлении должности бригадных командиров в пехотных и кавалерийских дивизиях, несмотря на то, что мера эта ведет к новому ежегодному расходу в 225 тысяч рублей.

29 июля. Воскресенье. Целую неделю не мог я открыть свой дневник. Бóльшую часть недели провел в Красном Селе, только изредка приезжал в город, а в пятницу утром ездил в Царское Село по случаю дня рождения императрицы. Всё время было поглощено учениями и смотрами, повторяющимися из года в год с неизменным единообразием. Впрочем, одно было новым в этом году: государю показали учение сводной дивизии, составленной из всех почти пехотных полков Красносельского лагеря, в составе 16 батальонов по военному составу, с 8 батареями (64 орудиями), то есть в том именно составе, какой предположен впредь для нашей армии. Проделанный опыт подтвердил, что такая дивизия составляет громоздкую массу, которую нелегко будет ворочать одному начальнику.

Вчера при докладе в Красном Селе государь наконец передал мне пресловутую записку князя Барятинского, под которой не устыдились подписать свои имена Чевкин, Игнатьев, граф Эдуард Баранов, князь Голицын (Владимир Дмитриевич) и Грейг. Правда, подписались они непосредственно под «заключением», в котором прописано, что они, «выслушав все вышеизложенные факты и сведения…» (то есть всю дребедень, сочиненную генерал-майором Яковлевым под руководством князя Барятинского), признали заслуживающими внимания четыре пункта, изложенные далее в нескольких строках. Достаточно взглянуть на эти четыре пункта, чтобы убедиться в ничтожестве результата столь громко учрежденной Комиссии. По всем этим пунктам уже неоднократно давались объяснения и возражения; содержание их уже избито до пошлости; и, несмотря на это, государь все-таки, отдавая мне записку, выразился в таком духе, как будто в самом деле заключается в ней что-то новое, чем министерство может воспользоваться. Опять приходится мне (в который уже раз) представить объяснения. Судя по просмотренному уже мною началу этого обвинительного акта, полагаю, что нетрудно будет опровергнуть все обвинения.

Сегодня займусь продолжением чтения записки и постараюсь не портить себе крови этим чтением. Напротив, я должен даже радоваться тому, что целый ареопаг, собранный под председательством лица, открыто заявившего себя моим противником, с целью нанести удар моему 12-летнему управлению, не мог отыскать никаких других обвинений, кроме пустых укоров, которые приводятся в записке князя Барятинского на основании извращенных фактов, недобросовестно подобранных цифр и каких-то измышлений бездарного генерала Яковлева.

31 июля. Вторник. Вчера съездил в Красное Село совсем напрасно: учение по случаю дурной погоды отменили. Сегодня утром был в Царском Селе для доклада, после которого отправился с государем в Кронштадт. Его величество осматривал некоторые суда, в том числе фрегат «Светлану», на котором плавал два года великий князь Алексей Александрович, и новую императорскую яхту «Держава», только что выстроенную, с роскошной отделкой. Государь посетил также Константиновскую батарею. Возвратились мы в Петербург в седьмом часу вечера.

15 августа. Среда. Две недели не открывал я своего дневника. Решительно не было времени за беспрерывными разъездами, маневрами и разными хлопотами. Теперь нужно мне некоторое напряжение памяти, чтобы записать происходившее в эти две недели. Постараюсь припомнить, что могу.

1 августа, среда – Военный совет.

2-го, четверг – доклад в Царском Селе; остаюсь там к царскому обеду; прогулка с дочерью [Елизаветой] в Павловск.

3-го, пятница – опять в Царском Селе; после раннего обеда у дочери отправился на лошадях с адъютантом Пущиным через Красное Село и Ропшу в Лопухинку – сборный пункт Императорской главной квартиры по случаю маневров.

Маневры в нынешнем году были довольно продолжительны (всего 11 дней), хотя и с промежутками для отдыха. Войска были разведены далеко, до самого Ямбурга и до морского берега. В первый день, 4 августа (суббота), происходили только авангардные дела между Ворониным и Лопухинкой; мы промокли под проливным дождем.

К обеду собрались в Ропше, куда прибыла и государыня императрица. Всё воскресенье прошло в прогулках и беседах, а вечером – детские игры.

6 августа, понедельник – после доклада в Ропше поехал я вслед за государем обратно в Лопухинку. Тут справляли полковой праздник Преображенского полка и Гвардейской артиллерии.

7 и 8-го, вторник и среда – маневры от Воронина к Бегуницам и Каскову. Все страшно устали, но маневры были довольно интересны.

К вечеру 8-го числа возвратился я в город и нашел на своем письменном столе два весьма приятных для меня известия: одно – письмо из Крыма от жены, которая сообщает самые утешительные сведения о будущем нашем поместье близ села Симеиз; она описывает его с восхищением, так что не остается уже никаких сомнений, никаких колебаний относительно приобретения этого имения. Рядом с письмом жены нахожу извещение от господина Кондрашева, поверенного князя Кочубея, о том, что наконец получены документы, нужные для совершения купчей. В радости скачу я к Кондрашеву, сговариваюсь с ним, заезжаю к услужливому Александру Степановичу Гуро и, успокоенный насчет этого дела, отправляюсь на другой день в Царское Село с обычным своим докладом.

9 августа, четверг – опять ранний обед у дочери и опять еду прямо из Царского на маневры, на сей раз только до Ропши.

10 августа, пятница – генеральное сражение на позиции у Переярова; упорные атаки великого князя Николая Николаевича признаны отбитыми, а барон Бистром – победителем. Тут же, к общей радости, объявлен конец маневра – днем ранее, чем предполагалось. Почти мгновенно все разъезжаются; я возвращаюсь в Царское Село, где должен быть на другой день с докладом.

11 августа, в субботу, возвратившись после доклада в Петербург, поспешил я заняться делом симеизским. Надобно было торопиться с решением этого дела с Кондрашевым, так как в распоряжении моем оставались всего только одни сутки: предстояло на следующий день сопровождать государя на смотр флота в Транзунде, а затем, быть может, и ехать с его величеством в Москву и в Крым. Также и Кондрашеву предстоял в воскресенье отъезд из Петербурга. Поэтому сговорились мы с ним и с Гуро съехаться у меня вечером в субботу, пригласив и нотариуса. К крайнему моему прискорбию, в присланных князем Кочубеем документах и в данной им Кондрашеву доверенности встретились какие-то недомолвки, затруднявшие совершение купчей. Однако ж на следующий день, в воскресенье утром, когда съехались мы снова, придумано было средство обойти встреченное затруднение, и купчая была подписана, к большому моему удовольствию. Немедленно же телеграфировал я жене о приятной развязке дела, так давно уже истощающего наше терпение.