Забыл упомянуть, что в субботу имел я продолжительный разговор с кашгарским посланцем, который непременно желал быть у меня неофициально. Я нашел в нем человека умного, с тонким азиатским тактом. Беседа наша от обычных учтивостей и комплиментов нечувствительно перешла на политические предметы. Посланец Якуб-бека вел себя настоящим дипломатом. Расстались мы, по-видимому, довольные друг другом. Он выпросил у меня фотографический мой портрет.

В воскресенье, 12-го числа, после обеда отправился я на казенном пароходе «Онега» в Кронштадт на великолепную царскую яхту «Держава». Государь прибыл туда из Ораниенбаума к полуночи, а с рассветом отправились мы к Транзунду. В 8 часов утра мы были в виду всей эскадры; среди нее стоял пароход «Штандарт», на котором только что прибыли из Англии наследник и цесаревна. День был превосходный, даже жаркий; море – как зеркало; под вечер же, как будто по заказу, легкий ветерок дал возможность исполнить парусную гонку.

Целый день, до совершенной темноты, прошел в морских упражнениях. Программа была выполнена совершенно успешно; все были в хорошем расположении духа и, утомленные, разошлись поздно вечером по каютам. Утром 14-го числа проснулись в виду Кронштадта, где пересели на малый пароход и прибыли в Петербург около 10 часов утра.

Здесь, в своей квартире, нашел я сестру и дочь Лизу, приехавшую на день из Царского Села. Бóльшую часть дня провели мы вместе.

Поездка в Транзунд была для меня приятной прогулкой; но в особенности было мне приятно, что там, в море, получил я первое телеграфное известие из Ташкента о благополучном прибытии моего сына в Хиву. В эти два дня как будто мне было суждено успокоиться душевно по поводу разных волновавших меня забот. Не имея известий от сына с того времени, как выехал он из Самарканда с двумя туземцами (джигитами) через Бухару, я начинал беспокоиться за него; притом государь не говорил мне ни слова о возвращении моего бедного странника. Полученная теперь телеграмма дала мне повод прямо спросить об этом. Его величество отвечал, что по возвращении войск из Хивы и сын мой может вернуться, и, улыбнувшись, прибавил: «В Ливадию». Приезд его туда будет великой радостью для всей семьи.

Во всё время маневров и потом государь вообще был внимателен ко мне, как бывало в старину. Императрица также была любезна. Но я напрасно ожидал предложения сопровождать государя в предстоящую поездку в Крым и вынужден был испросить себе отпуск туда же на два месяца. Казалось вполне естественным, чтобы военный министр находился при государе во время предстоящих на пути смотров войскам… Но, видно, есть какие-нибудь неведомые мне соображения.

Сегодня поехал я с докладом в Царское Село и явился в полной форме, чтобы откланяться их величествам. «Так мы скоро увидимся в Ливадии?» – сказал государь. «Если получу на это приказание», – ответил я. «Стало быть, ты сам не желаешь этого?» – «Нет, государь; но я не считаю себя вправе явиться без приказания». Государь улыбнулся: «Ну, так я приказываю… – и затем, при прощании опять повторил: – Так до Ливадии». [Как согласовать это любезное приглашение с нежеланием иметь меня в свите во время смотров? Я должен отложить свой выезд из Петербурга недели на две для того только, чтобы не ехать по следам государя и не подать повода к толкам о моем странном положении.]

В заключение доклада я должен был возобновить тяжелые и для меня, и для государя объяснения по поводу бывшей под председательством князя Барятинского Комиссии. Представил я свою объяснительную записку: почти ни одна строка журнала Комиссии не осталась без опровержения. Вместе с тем представлены мною и возражения на отчет государственного контролера Самуила Алексеевича Грейга, подавший повод к крайне обидной для Военного министерства отметке государя. (Отметка эта была положена еще в разгар поднятой против меня интриги.) Присутствие великого князя Владимира Александровича не помешало мне высказать без всякого стеснения мое мнение как об извращении фактов в записке князя Барятинского, так и о принятой в Государственном контроле системе изложения ежегодных всеподданнейших отчетов.

Государь уехал сегодня вечером с Колпинской станции; императрица выедет дней через пять. С ее величеством едет и старшая моя дочь. Свой отъезд из Петербурга полагаю отложить недели на две, чтобы привести некоторые дела к окончанию, а вместе с тем и чтобы не ехать по следам государя во время высочайших смотров в нескольких лежащих на пути пунктах.

19 августа. Воскресенье. Сегодня утром ездил в Царское Село откланяться императрице. Ее величество выезжает завтра; любезно приглашала меня в Ливадию.

23 августа. Четверг. В числе бумаг, присланных от государя из Батурина, возвращена и поданная мною 15-го числа объяснительная записка по поводу отчета государственного контролера. На записке нет никакой собственноручной пометки, а приложена только записка графа Адлерберга, в которой он сообщает, что государь не изволит находить нужным давать этому делу дальнейший ход, потому что отчеты государственного контролера имеют цель именно вызывать подобные объяснения.

Таким образом, его величество, прочитав настоящее объяснение Военного министерства, признает дело законченным… Вот и результат всей многолетней полемики! Стало быть, государственному контролеру предоставлено взводить в его всеподданнейших отчетах всякие напраслины на любое министерство, не отвечая за то, что подносит на высочайшее усмотрение; нарекания эти на министерство дают повод к обидной высочайшей резолюции; затем министерство это представляет объяснение – и тем дело кончается. Можно бы заключить из этого, что слишком много досуга и у государственного контролера, пишущего напраслину, и у министров, обязанных сочинять длинные возражения, и у самого императора, читающего оба сочинения!.. Какое же значение может иметь положенная первоначально на отчете государственного контролера высочайшая резолюция?..

25 августа. Суббота. Вчера ездил я в Выборг, чтобы проститься с сестрой до отъезда моего в Крым. Возвратился оттуда сегодня утром. Погода стоит превосходная.

Сегодня прибыл из Хивы курьер с подробными донесениями о последних горячих стычках с туркменами 13, 15 и 17 июля. Воинственные эти кочевники, непривычные ни к какой над собою власти, попробовали еще раз отбиться от русских войск – и поплатились дорого за эту попытку. Странные бывают перестановки ролей в человечестве: хивинский хан прислал генералу Кауфману поздравление с новой победой и выразил свою радость по поводу того, что он проучил этих нахалов!.. Кауфман озабочен окончанием дел с этим подвижным и коварным населением степи. Настало время выводить войска из хивинских владений. Полагаю, в настоящее время все распоряжения к тому уже сделаны и войска начали обратное движение, за исключением отряда, оставляемого на реке Аму.

Сегодня же отправлен отсюда курьер в Ташкент; с ним послал письма к генералу Кауфману и к моему сыну.

28 августа. Вторник. Генерал Трепов уже не раз предлагал мне посмотреть больницу для душевнобольных, организованную им в строениях прежнего Земледельческого училища, за Черной речкой. Сегодня мы с ним поехали туда в час пополудни и возвратились к обеду. Кроме больницы для умалишенных, там же поблизости устроены и бараки для обыкновенных больных – по недостаточности мест в городских больницах. Оба заведения нашел я в прекрасном виде: строения деревянные, но удобные, содержатся чисто, в порядке. Заведениями этими Трепов может хвастаться. Надобно отдать ему справедливость, он делает много хорошего для населения петербургского, особенно для бедного люда и страждущего человечества. Деятельность этого человека изумительна.