— Что мне сделать, чтобы ты вернул снимки?

— Я не хочу обсуждать эту тему.

— Это важно…

— Больше нет. Здесь ты фотографировать не будешь.

— Тогда что я буду тут делать?

Он окинул ее долгим непонятным взглядом.

— Ничего.

— Ничего?

Тэа беззаботно пожал широкими плечами.

— Я не собираюсь заставлять тебя что-то делать. Мне теперь абсолютно ясно, что следует подождать.

— Чего?

— Правды. Она выявится. Так всегда происходит.

— Но, возможно, понадобится большой срок.

— Именно. Поэтому тебе следует быть готовой наслаждаться жизнью в пустыне на протяжении неопределенного отрезка времени.

— Неопределенного?

— Если ты не предпочитаешь сказать правду сейчас. Женщина.

— Я уже сказала тебе правду, и меня зовут не Женщина, а Телли.

— Никогда не слышал имени Телли. Это не имя. — В его глазах блеснул огонек, уголок рта шевельнулся — он почти улыбнулся. — Я буду звать тебя Женщина.

Неизвестно, что возмутило ее больше всего — его слова, тон или огонек в глазах.

— А я не буду откликаться.

— Будешь. — В глазах Тэа теперь полыхало пламя. — Даже если потребуются многие дни. Недели. — Он поколебался, темные глаза словно производили ее оценку. — Годы.

Ее щеки обожгло жаром.

— Только не годы!

— Однажды ты откликнешься, Женщина. Возможно, мысль тебе неприятна, но это правда. И чем скорее ты примешь ее, тем лучше для тебя.

Ей хотелось кинуть в него чем-нибудь. Чашкой чая. Подносом. Подушкой. Он поразительно самодоволен. Нестерпимо высокомерен.

— В таком случае, мне следует называть тебя Мужчиной?

Его слабая улыбка померкла.

— Ты очень дерзка для женщины. — Тэа молча смерил ее взглядом. — Можешь звать меня Тэа.

— Почему у тебя должно быть имя, а у меня нет?

— Я привез тебя сюда, что накладывает на меня определенные обязательства, и потому ты — моя женщина.

— Какая-то чушь.

— Только это имеет значение для моего рода.

— Будь добр, не называй меня своей женщиной. Я не твоя. Я ничья и не шпионила за тобой на рынке. Зачем? Я даже не знаю, кто ты такой. Какое мне дело до группы оборванцев, ворвавшихся в город верхом? Пусть я американка, — она намеренно подчеркнула последнее слово, — но и у меня есть определенные принципы.

— Оборванцев? — почти прошипел он.

Телли скрестила руки на груди, мятежно вскинула голову.

— Даже ваши лошади чумазые.

— Вот уж нет, — яростно возразил Тэа. — Наши кони — чистокровные арабские скакуны. Мы сами их выращиваем.

— Вы все грязные.

— Погляди на себя.

— Я бы вымылась, если б мне позволили. Предпочитаю чистую одежду, но не думаю, что ты украл для меня сменное белье.

— Зато у меня есть нож, — пробормотал он, — чтобы избавиться от твоего поганого языка.

Ей бы стоило испугаться, но страха почему-то не было. Возможно, он огромен и неистов, но не кажется жестоким или похожим на человека, который походя отрубает языки.

— Суть в том, что я даже не заметила, как вы появились в городе. Меня интересовали только играющие дети. И все, чего я добиваюсь, — разрешение уехать в Касабланку.

— Почему Касабланка?

— Это следующий пункт моего маршрута.

— Касабланка — опорный пункт мятежников.

Телли вздохнула.

— Ты явно одержимый.

Он некоторое время внимательно разглядывал ее лицо. Потом приподнял за подбородок, повернул так и этак.

— Тебе что, тридцать лет? Больше?

Она попыталась вырваться, но не смогла. Пульс подскочил, кожа загорелась. Его прикосновение ей не понравилось.

— Только что исполнилось тридцать — тихо проговорила она.

— Ты не носишь кольца. — Он продолжал исследовать ее лицо. — Твой муж умер?

— Я никогда не была замужем.

— Никогда?

— Не хочу никакого мужа.

Тэа убрал руки, опустил густые ресницы вниз, скрывая выражение глаз.

— Но ты не девственница, верно?

Его тон изменился. Она не поняла, что это — шок или уважение. Но, в любом случае, возмутительно! Ее жизнь, прошлое и тем более сексуальность — личное дело и никого не касаются. Меньше всего — варвара-кочевника.

— Мне тридцать, а не тринадцать. Конечно, у меня были отношения такого рода, и опыт есть, но

я предпочитаю оставаться одинокой. Тогда мне можно путешествовать. Исследовать. Делать то, что хочется.

Тэа продолжал изучать ее, словно чужеземную диковинку, странным образом очаровавшую его.

— Твои родители еще живы? — спросил он.

Она кивнула. Непонятно, куда он клонит.

— Они не будут о тебе беспокоиться?

— Нет. — Телли заметила его удивление, покраснела. — Может быть, слегка. Но они привыкли в моему образу жизни. Кроме того, у них есть другие дети.

Тэа снова наполнил свою чашку чаем.

— Я найду тебе мужа.

— Что?

Он важно кивнул, потягивая чай.

— Тебе нужен муж. Так должно быть. И я его подышу. Останешься довольна.

— Нет. — Голова кружилась, перед глазами танцевали крохотные точки. Что он несет? Надо поставить его на место. Но она лишь хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.

— Женщины — как растения. — Он взял с подноса финик, разделил его на половинки. — Им нужен муж и дети, иначе они засыхают.

Просто кошмар! Такого поворота она никак не предвидела. Сначала отобрать снимки, камеру, потом выдавать замуж не пойми за кого?

— Позволь мне уехать домой. Пока все не закончилось плачевно.

— Я подберу тебе нужного человека. Не беспокойся. — Губы Тэа изогнулись. Она увидела зубы, белые ровные зубы — его версия улыбки, очевидно. — А теперь ешь. Берберам нравятся женщины, у которых есть мясо на костях. А не такие худые, как ты.

Телли бросало из холода в жар. Тэа нахмурился.

— Выпей хотя бы чай. Ты потеряла много жидкости. Я вижу это по твоим глазам и коже.

Телли никогда не была плаксой, но сейчас была близка к слезам. Что делать? Как вывернуться?

— Ты не любишь чай? Предпочитаешь воду?

— Она в бутылках?

Темные брови сошлись на переносице.