один из них станет новым Люцифером? Может, они собирались разделить этот титул — Мо, Ларри и Кёрли, Три Адских Балбеса[17]. Но ни у кого из этой шайки не хватило бы воображения или яиц, чтобы самостоятельно попробовать провернуть нечто подобное. Кто-то их надоумил. Тот, которому я вмазал шлемом, приходит в себя, так что я возвращаюсь к нему.

Я поднимаю целый длинный меч и прижимаю к его горлу.

— Проснулся, солнышко?

Он хрюкает. Трясёт головой, пытаясь прийти в себя.

— Кто вас послал?

— Никто. Мне не нужно разрешение, чтобы убивать смертных.

Я наклоняюсь вперёд, используя свой вес, чтобы вдавить острие меча в него, пока не начинает течь кровь.

— Этот смертный подписывает твои зарплатные чеки, урод. Угадай, кто не получит рождественский бонус?

Он кривится и сплёвывает.

— Смертный никогда не станет истинным Люцифером. Смертные — это души, не годные ни на что, кроме пыток и хозяйственных работ, которым можно обучить животное. Я проклинаю тебя и смертного Мейсона Фаима. Он хотя бы обещал нам Небеса. Что дал нам ты?

— Я не отрезал тебе руки и ноги, и не превратил в декоративную подушку. Как насчёт этого?

Он напрягается. Даже с мечом у горла он хочет броситься на меня. Он настоящий пацан. Истинно верующий. Такие, как он, строили Освенцим и устраивали линчевания на родине. Кто знает, в какие игры он со своими друзьями играют с душами здесь внизу?

Я убираю меч от его горла и бью плоской стороной по его изуродованному лицу. Он стонет и сгибается пополам. Везучий ублюдок. Мне бы тоже хотелось лежать и стонать. Мои помятые рёбра болят. Я швыряю оба его меча в ближайший провал.

— Ты так и не ответил на мой вопрос. Кто вас послал?

Он переводит дыхание и говорит: «Мы пришли сами, чтобы убить ложного Лорда Геенны».

Я хватаю его за голову и вдавливаю в щебёнку. Я всегда хорошо видел, когда люди лгут, но Люцифер может видеть то, чего я не вижу, и доспех даёт мне частичку его силы. На данный момент это преимущественно фокусы уровня интермедий, но я могу сказать, если кто-то носит чары для маскировки, или если кто-то заколдован. Я всё время смотрю вглубь глаз ассасина. Внутри что-то дрожит, как микроскопический стробоскоп. Вот оно. Он заколдован. Кто-то отправил его и его друзей на охоту за мной и стёр им память, чтобы эти хмыри считали, что это была их идея. Я отпускаю его и сажусь на щебёнку над ним.

— Как тебя зовут?

Он внимательно смотрит на меня. Он действительно ненавидит, когда его допрашивает смертный.

— Укобак.

Я мог бы забрать Укобака во дворец, передать его ведьмам, и пусть они разберут его разум на части. Может они и смогут найти внутри что-то полезное, но я не уверен насчёт этого парня. Тот, кто отобрал этих троих, выбрал их потому, что у них не наблюдалось избытка клеток головного мозга. У разумного адовца или человека даже после стирания памяти обычно остаются какие-то остаточные проявления. Иногда их можно обнаружить, если копнуть достаточно глубоко и не беспокоиться о том, что можно убить или превратить в овощ. Но при той силе заклятия, что я увидел в глазах Укобака, внутри него не окажется ничего полезного. Я не могу бросить его в психушку или тюрьму. В конце концов, я Люцифер. Тому, кто послал его, нужно сообщение.

— Ладно, Укобак, вот как обстоят дела. Ты устроил мне засаду и облажался. Твои друзья мертвы, и мне кажется, что от тебя мало пользы в плане информации. Плюс, твой чёртов меч порвал мне куртку.

Он уставился на меня.

— Объясню по-простому. Я могу убить тебя сейчас или оставить в живых, но это будет больно. Тебе выбирать.

Укобак смещает свой вес. Он хочет сделать последний бросок камикадзе на меня. Я пробую пальцем прореху в рукаве куртке. Всё не так уж плохо. Скорее всего, смогу заштопать. Я не берегу одежду. Всё из-за поножовщины и стрельбы.

— Если бы мог, я бы убил тебя и каждого смертного во Вселенной, — хрипит он. — Когда ваши души попадут в Ад, я потрачу вечность, сплетая из ваших внутренностей гобелены великолепной агонии и развешу их по всем стенам и парапетам Пандемониума.

— Если бы желания были конями, мы бы все были по сапоги в дерьме. Выбирай, Чак. Тихая смерть или ужасная жизнь.

— Я выбираю жизнь. Любой шанс вернуться и прикончить тебя за убийство моих товарищей стоит любого жалкого наказания, на которое способен смертный

Я киваю.

— Так и думал. На твоём месте, я, возможно, пошёл бы другим путём.

Он наносит лоу-кик[18], стараясь попасть мне по лодыжке. Я достаю из кармана его «Глок» и стреляю ему в колено. Он завывает и катается по асфальту, держась за ногу. Теперь ему есть чем заняться, пока я приступаю к работе.

Я отрезаю шесть длинных полосок материи от комбинезона Кованых сапог. Четыре использую, чтобы связать запястья его и его мёртвых друзей. Затем ставлю на колёса «Харлей» и откатываю назад, чтобы привязать мертвецов к задним амортизаторам. Беру оставшиеся две полоски и привязываю и Укобака. Он пинается и размахивает кулаками, пока я волоку его к мотоциклу, но, когда он двигается, ему от этого больнее, чем мне. Я продеваю руку через переднюю часть шлема, чтобы держать его во время езды. Теперь нет смысла скрывать, кто я такой. Прежде чем сесть на мотоцикл, я оглядываюсь на Укобака.

— Знаешь, это не то, что я обычно делаю. Дома я плохой человек, но не настолько плохой. Перед уходом Самаэль сказал, что мне придётся быть безжалостным, чтобы выжить, и он был прав. Все должны понимать, что, если танцуешь с Дьяволом, лучше не наступать ему на ноги.

Укобак смотрит на меня снизу вверх. Не знаю, из-за боли это, страха или общей тупоголовости, но он понятия не имеет, о чём я. Я сажусь на мотоцикл и завожу двигатель.

— И поехали.

Мотоцикл ползёт вперёд, словно хочет опрокинуться в зыбучих песках. Даже адовский мотоцикл не предназначен для того, чтобы тащить за собой три взрослых тела. Я слегка прибавляю газу. Мотоцикл выпрямляется и движется вперёд. Сперва медленно, но набирает скорость по мере того, как я поворачиваю акселератор. Когда он обретает устойчивость, я резко прибавляю газу, и мы мчимся по бульвару Санта-Моника ко дворцу. Я не оборачиваюсь. Не хочу видеть, что там у меня за спиной.

Чем ближе мы к Беверли-Хиллз, тем больше на