– У меня? Нет.

– Ты замужем? В отношениях?

Анника отрицательно качает головой.

– Я никогда не была замужем. Я кое с кем встречалась, но мы расстались. А ты женат?

– Был. Мы развелись около полутора лет назад.

– Ты женился на той девушке? Про которую было то сообщение на автоответчике?

Значит, думаю я, она все-таки его прослушала.

– Да.

– У тебя есть дети? – Она выглядит встревоженной, ожидая моего ответа.

– Нет.

У Лиз были очень четкие цели, когда речь заходила о ее работе, и она не собиралась прекращать восхождение по карьерной лестнице, пока не пробьется на самый верх. Когда я только-только приехал в Нью-Йорк, ее целеустремленность была как маяк, именно это и притянуло меня к ней. Я был полностью за то, чтобы Лиз взбиралась по карьерной лестнице, но каждая ступенька означала определенный промежуток времени, и когда она сообщила мне, что готова будет завести детей не раньше, чем когда ей исполнится сорок один год, да еще спросила, как я отношусь к замораживанию яйцеклеток, я решил, что она шутит.

Но она не шутила.

Забавно, что та самая черта, которую ты полюбил в ком-то, становится невыносимой, когда пытаешься с этим человеком расстаться. И забавно тут не в смысле – смешно до колик. А в смысле – как, скажите на милость, ты с самого начала этого не замечал?

Я согласился встретиться с Анникой сегодня, потому что надеялся получить ответы на некоторые вопросы, но к тому времени, когда мы допивали кофе, наш разговор не продвинулся дальше светской болтовни. Она явно не готова вернуться к тому, что произошло между нами, по крайней мере пока, и было бы излишне грубо давить на нее.

– Готова? – спрашиваю я, когда в наших бокалах не остается ничего, кроме тающего льда.

Вместо ответа Анника молча встает и, пока мы идем, упоминает, как ей нравится близость ее квартиры к парку и музеям, и перечисляет любимые места, где берет еду навынос или куда ходит за покупками. По соседству с квартирой у нее есть все необходимое, и что Анника живет в центре, кажется теперь вполне логичным. Она живет в мирке, где ничто не выводит ее из зоны комфорта и все находится в пределах досягаемости.

Мне сразу следовало понять: у Анники все в порядке. Здесь некого спасать.

Когда мы подходим к ее многоквартирному дому, подпрыгивающая походка и нервная болтовня Анники усиливаются, поскольку ее беспокойство достигает лихорадочных высот. Неужели она ждала, что я что-то скажу, и теперь, когда мы почти пришли, она боится, что конфронтация неизбежна?

Я хватаю ее за руку, потому что не знаю, как еще ее успокоить, и от внезапного воспоминания застываю как вкопанный. Мы уже не на Саут-Уобаш, а перед дверью ее общежития. Ее ладонь в моей – маленькая и мягкая, и на ощупь – точно такая же, как тогда, когда я держал ее в первый раз.

– Нам не обязательно об этом говорить.

Анника перестает нервно подергиваться, и по выражению явного облегчения на ее лице я понимаю, что был прав. Сегодня не будет никаких объяснений, но я не уверен, что у меня хватит мужества получить их.

– Я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке.

Она делает глубокий вдох.

– У меня все в порядке.

– Хорошо. – Я бросаю взгляд на дверь ее дома. – Ну мне пора идти. Было здорово тебя повидать. Спасибо за кофе. Береги себя, Анника.

Хотя она с трудом расшифровывает выражения лиц других людей, ее лицо – открытая книга, и никому не составит труда понять ее. Мне всегда было интересно, не преувеличивает ли она, чтобы помочь людям понять, о чем она думает. Я нахожу это милым.

Когда Анника понимает, что одно свидание за кофе – это предел нашего воссоединения, вид у нее становится подавленный. Хотя это не намеренно и, конечно же, не возмездие, у меня мелькает мысль, что это первый раз, когда я сделал что-то, причиняющее ей боль.

И это ужасно.

Но, может быть, после окончания моего неудачного брака прошло еще слишком мало времени. Вот чего никто не расскажет вам о разводе. Сколько бы вы с супругом или супругой ни говорили, что вашим отношениям конец, это чертовски больно, когда вы идете разными путями, а боль следует за вами до тех пор, пока однажды не исчезнет. Я только недавно заметил ее отсутствие, и у меня нет желания рисковать, заменяя ее на новую.

Я не хочу уходить.

Мне хочется прижать Аннику к себе, зарыться пальцами в ее волосы и поцеловать, как раньше.

Вместо этого я ухожу прочь, чувствуя себя безумно одиноким и очень, очень усталым.

Иллинойсский университет в Урбане-Шампейне

1991

Через неделю после того, как я обыграла Джонатана в шахматы, Эрик за несколько минут до начала воскресной встречи клуба сел напротив меня, тем самым восстановив порядок в хаосе, в который он вверг мой мир.

– Пожалуйста, скажи мне, что в этом году ты согласишься участвовать, – начал он.

– Ты же знаешь, что нет.

– Ты могла бы, если бы захотела.

– Я не хочу этого делать. Мне не нравится быть вдали от дома.

– Тебе придется уезжать всего пару раз. Три, если мы попадем в Панамериканский межвузовский чемпионат. В октябре будет тренировочный тур в Сент-Луисе. Ты можешь поехать туда. Посмотришь, как получится. А оттуда поехать домой.

– Я не вожу машину.

– Тебя бы кто-нибудь отвез.

– Я подумаю.

Эрик кивнул.

– Хорошо. Держу пари, тебе понравится.

Я знала, что сразу возненавижу поездку, и поспешила выкинуть эту мысль из головы. Я изучала доску, уже формируя свою стратегию и обдумывая, какой ход будет наиболее эффективным, как чей-то голос произнес:

– Ты не будешь возражать, если я снова поиграю с Анникой?

Джонатан смотрел на нас сверху вниз. Зачем ему снова играть со мной? В тех нечастых случаях, когда Эрик пропускал встречу, другие члены клуба редко приглашали меня поиграть, и в итоге я потихоньку уходила и возвращалась домой.

– Конечно, старик. Никаких проблем, – сказал Эрик.

Джонатан сел напротив меня.

– Ты не против?

Я вытерла ладони о юбку и постаралась не паниковать.

– Я всегда играю с Эриком.

– Он твой парень?

– Что? Нет. Я просто… Я всегда с ним играю.

Но Эрик уже занял место через две доски от меня с первокурсником по имени Дрю.

– Извини. Хочешь, чтобы я попросил его вернуться?

Я-то как раз хотела этого, но еще больше хотела, чтобы мы начали играть и прекратились все эти разговоры. Поэтому я сделала единственное, что могла, чтобы этого добиться: взяла свою белую пешку и сделала первый ход.