того, как Жасмин претерпела свою собственную метаморфозу. Летом между восьмым и девятым классом она поменяла очки на контактные линзы, а брекеты — на белоснежную улыбку. Мама отвела ее в салон и купила утюжок для выпрямления волос, и ее мышино-коричневые волосы превратились в шелковистые белокурые локоны, ниспадающие каскадом по спине, как в рекламе «Пантин».

Но именно популярные девочки сделали ее преображение полным. Марго Хантер приняла Жасмин в свой отряд стерв. Кроме того, отчим Жасмин владел единственным во всем городе бассейном, что предопределило ее судьбу. Жасмин сбросила свою личину ботаника, как гусеница сбрасывает плоть. И в отличие от своих бабочек, она не сохранила никаких воспоминаний о своей прежней жизни и прежних друзьях.

Я делаю еще один порез, задыхаясь от резкого укола. Стираю кровь салфеткой и смотрю, как снова расцветает красный цвет. У меня болит сердце. Все мое тело болит. Я делаю глубокий вдох, сдерживая слезы.

Жасмин знала, что я это делаю. Она знала о том, что происходило у нас дома. О некоторых случаях. В момент идиотской слабости я рассказала ей. Не знаю, почему. Только самопорезы приносят мне облегчение. Только это успокаивает бешеный бег моего сердца.

Думала, что, рассказав ей, смогу что-то изменить. Так и случилось, но не в том смысле, в котором это имело значение.

Я все еще слышу, как эти слова звенят у меня в ушах с того дня, когда опустила свой поднос рядом с ее на стол во время обеда. Марго и остальные уже сидели, но рядом с Жасмин оставалось свободное место. Жасмин была в одежде, которую я никогда раньше не видела: облегающая майка с блестками, обтягивающая грудь, потертые шорты и туфли на танкетке. Она посмотрела на меня.

— Тебе здесь не место, ты, эмо, калечащая себя уродина.

Я сидела так, будто она дала мне пощечину, мой рот застыл в полуулыбке, мозг не мог осознать ужас, разворачивающийся прямо передо мной.

Две девушки закрыли рты руками.

Глаза Марго расширились.

— Что?

— О, да. — Жасмин произнесла так, как будто это пустяк, как будто это старые сплетни. — Она каждую ночь режет ноги бритвой. Ей место в сумасшедшем доме или чем-то подобном.

— С мягкими стенами. — Губы Марго скривились в отвращении, когда она уставилась на меня.

— Сходи, запишись, — посоветовала Жасмин. Но она больше не смотрела на меня. Она смотрела на Марго. — От тебя воняет, как и от свинарника, в котором ты живешь.

Я чувствовала, что моя грудь вот-вот взорвется. Боль вибрировала, проникая в каждую клеточку моего существа. Я чувствовала себя хрупкой, полой, как будто могла расколоться и мои внутренности вывалились бы прямо на стол в кафетерии. Я заставила себя подняться на ноги, мои ноги дрожали, жар унижения пылал на лице. Боль оказалась слишком сильной. Как будто я держала в голых руках раскаленные угли. Я чувствовала, как горит моя кожа, мои кости.

Потянувшись, опрокинула ее поднос с едой, пролив равиоли с красным томатным соусом Жасмин на колени. Вышла из кафетерия под звуки визжащих и пронзительно кричащих девчонок. Я шла с гордо поднятой головой, но внутри мое сердце сжималось, превращаясь в огромную черную яму.

Я смотрю на отражение деревьев, рябящих на поверхности воды. С ветки где-то надо мной щебечет малиновка. Воспоминания все еще похожи на плачущие раны, даже четыре года спустя.

Сейчас выпускной класс, и мне плевать на них. Мне на все наплевать. До побега осталось меньше года. Но когда я пытаюсь представить себе это, то не могу. Я знаю, что должна попасть в колледж, но когда думаю о прошлом годе, мое будущее кажется пустым. Кипящая черная туча встает на моем пути. Я не могу видеть ни сквозь нее, ни вокруг.

Мой разум ускользает от темноты. Жгучие порезы концентрируют мое внимание. Боль заглушает крики в моей голове, притупляет отчаяние, пульсирующее под ребрами. Я использую последнюю салфетку и прижимаю ее к лодыжке, пока кровь не перестает течь. Смазываю новые порезы неоспорином и наклеиваю пластырь.

Смотрю на свой телефон. Я совсем потеряла счет времени. Уже больше трех.

Мне нужно успеть на работу после школы в «Bill's Bar and Grill», где я убираю столы. После этого — список дел настолько длинный и удручающий, что я выбрасываю его из головы. Запихнув вещи в рюкзак, я возвращаюсь в ад, которой стала моя жизнь.

Глава 4

Я провожу рукой по столешнице, убирая несколько старых газет и три пустые банки из-под пива. Ставлю коричневые бумажные пакеты и начинаю выгружать продукты: хлопья на завтрак, банки с нарезанными ананасами, лапшу рамен и пакет молока. Остатки мелочи я бросаю на стойку. Это все, что осталось от моих вечерних чаевых.

Мамы нигде не видно. Полагаю, она, как обычно, отрубилась в своей спальне. И Фрэнка нет уже несколько недель. Все на мне: приготовление ужина для мальчиков, уборка, стирка, укладывание их в постель, а потом домашнее задание, если мне удастся не уснуть. Я стараюсь не смотреть на состояние дома: обшарпанная мебель, грязные столешницы, дверцы шкафов, наполовину слетевшие с петель, грязь, скопившаяся в углах. Неважно, сколько я убираюсь, ничто никогда не выглядит чистым.

Угасающий солнечный свет льется на потертый кухонный стол. Мои младшие братья сидят друг напротив друга: восьмилетний Аарон наклонился вперед над блокнотом для рисования, маленькие плечи сгорблены так сильно, что шея едва видна, одиннадцатилетний Фрэнки откинулся на стуле, скрестив руки, с его губ свисает сигарета.

Я положила продукты на стол.

— Какого черта ты вытворяешь?

— Никакого. — Фрэнки закусывает сигарету.

Горячий гнев вспыхивает в моих венах. Я вырываю сигарету изо рта Фрэнки.

— Ты теперь куришь?

Фрэнки едва заметно вздрагивает.

— Да какая разница? Пошла ты, Сид-Ней. — Он произносит последнюю часть моего имени плаксивым распевом, затягивая «ней». Фрэнки называет меня Сид-Ней с тех пор, как ему исполнилось три года, когда он бегал за мной с Кроликом Банни, своей любимой игрушкой, зажатым в его маленьких кулачках. Его опухшее лицо было мокрым от слез и соплей. Он плакал, прося меня взять его на руки и унести подальше от криков и воплей, от звуков пепельниц и бутылок со спиртным, бросаемых в стены. В то время, когда он был еще ласковым и доверчивым, до того, как он начал превращаться во Фрэнка.

— Это яд. — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно.

— Кого волнует? — Фрэнки смотрит на меня, отвечая таким же острым взглядом. Его глаза — кобальтовые близнецы моих, короткие колючие волосы — такие же