«…Алисия, страшно произнести, но война что-то сделала со мной. Я теперь не такой, каким вы знали меня прежде, посему едва ли отважусь назвать себя вашим женихом. Мне внушали, что я должен быть ангелом-хранителем для всех несчастных, обездоленных, скованных по рукам и ногам. Мне внушали, что я должен устремляться к любому угнетенному и оскорбленному, едва заслышав его призыв. От меня, так учили, требуется быть сосредоточением сил добра, квинтэссенцией любви к простому народу, томящемуся в ожидании мстителя, угнетаемому деспотическими законами власть имущих, оклеветанному, поносимому публично, горько рыдающему от многочисленных наказаний и поборов. И что же: я убиваю одних, чтобы властвовали другие, я заставляю трепетать врагов по сути не сделавших мне ничего — мой сюзерен называет их врагами и заставляет идти на бой с ними. Вы не знаете, но я заядлый дуэлянт, потому как к дуэлям обязывает меня выдуманный мне подобными кодекс чести. Я бьюсь на турнирах только ради того, чтобы изувечить какого-нибудь менее удачливого рыцаря и чтобы глупая толпа отдала мне предпочтение и не менее глупая девушка водрузила на мое чело венок победителя. О, нет, я не достоин вас! Я не достоин называться рыцарем! Я совсем не «стальное сердце», напротив, сердце мое возмущено реками крови и бесчестия. Уильям Перси тысячу раз лучше меня, ведь он никого еще не ранил, тем более не убил. Щит, шлем, панцирь, копье, меч не для меня. Бердыш, кинжал, булаву пусть держат те, кому по душе насилие и жестокость, а я, кажется, обрёл религию, и, кажется, обрёл Бога. Это было внезапно, это было так, как будто я стоял на высокой горе и меня насквозь продувал сильный свежий ветер. Мой удел — странствия! Мой удел— нора отшельника! Не могу объяснить как из воина и дуэлянта я все более и более склоняюсь к монашескому чину. Только вы свидетель моего превращения. Только вы знаете мою душу и сердце лучше меня самого. Прощайте! Не скоро вы услышите обо мне! Простите, что обесчестил вас отказом вступить с вами в Богом благословенный союз. Скоро от меня останутся тень и ветер. Сии субстанции крайне не долговечны, значит, скоро, подобно им, я исчезну. И благодарю за то Господа Нашего Владыку земли и небес. Аминь».

Глава 3

Конечно — дуэль!..

Ах, какое красивое слово!

Коротаев Денис

Два дуэлянта вышли в поле,

Честь защищать на просторе.

Хатен Борис

Итак, оглашены Условия дуэли,

И приговор судьбы Вершится без помех.

Неизвестный автор

— Всемилостивый государь, — так обратился к королю оруженосец Роберт Диксон, — я утверждаю по совести, что Генри Маршал предательски умертвил моего брата Чарльза Диксона. Ввиду этого я требую, чтобы за такое вероломство и злодеяние на него смотреть как на убийцу. Он не может отрекаться от своего преступления, а если он вздумает отрекаться, то я готов подтвердить свои слова поединком. Пусть он бьется со мной на поединке.

И Роберт бросил к ногам Генри перчатку. Генри преспокойно поднял её. Преспокойно, потому что ему было 18 лет, он прекрасно владел всеми видами оружия, прекрасно держался в седле и не боялся дуэлей. И еще он знал, что действительно виновен в смерти Чарльза Диксона. Они сцепились с ним во время очередной пирушки в таверне Старой Марты, и кинжал Маршала оказался быстрее короткого меча Диксона. Вот и всё. А подрались они не просто так: Чарльз усомнился в родовитости Генри, Генри в ответ назвал мать Чарльза кошкой. Пировавшие с ними друзья даже не пытались их примирить. Трое заняли позицию Маршала, четверо считали, что прав Диксон, поэтому бой состоялся и оказался для одного из драчунов и задир последним.

Король долго и запутанно отвечал. Вкратце он сказал следующее.

— Я дозволяю поединок. Оружие — копьё и меч, место — поле Святой Екатерины, день — 7 декабря. Рыцарь, вызвавший на поединок, должен явиться за час до полудня, принявший вызов — до девятого часа. Тот, кто не явится в назначенный час, будет считаться побежденным.

Бойцы склонили головы в знак согласия с королём и в знак полного ему подчинения.

Теперь о поединке. Ристалище для него было восемьдесят шагов в длину и сорок в ширину. Палатку Роберта Диксона разбили по правую сторону от шатра короля, палатку противника по левую.

Герольд до прибытия бойцов громко провозгласил: — Слушайте, слушайте, слушайте! Сэры, рыцари, оруженосцы и все. Наш государь повелевает под страхом лишения жизни и имущества, чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением стражи и тех, кому король прикажет. Король запрещает всем под каким либо предлогом быть на коне, под опасением дворянину потерять коня, а служителю лишиться уха. Те же, которые ведут противников, должны оставить коней у ворот, а затем отослать их под страхом тех же наказаний. Далее наш государь запрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо подобное под опасением лишиться имущества и жизни.

Всё сказанное говорилось, чтобы противники не отвлекались на посторонние звуки и могли полностью сосредоточиться на своём деле.

По традиции первым в ристалище въехал вызвавший. Остановив коня, он обратился к маршалу с речью.

— Многоуважаемый сэр! По велению нашего государя я — Роберт Диксон явился к вам в таком вооружении, какое прилично дворянину, обязанному вступить в бой по причине убийства брата с дворянином Генри Маршалом — убийцей и злодеем, что при помощи Божией, Пресвятой Богородицы и святого Георгия Победоносца, я берусь доказать сегодня. А чтобы это исполнить, я являюсь к вам по своему долгу и требую, чтобы вы мне уделили поля, света и воздуха и всё, что необходимо и полезно в подобном случае. Когда вы это устроите, то и я исполню свой долг при помощи Бога, Богоматери и святого Георгия Победоносца.

Роберт Диксон замолчал и начал неистово креститься.

Совершив положенное количество крестных знамений, он передал маршалу бумагу, в которой было изложено всё сказанное, затем слез с коня

и, не опуская забрала, встал