А сам он ушел, сославшись на желание подышать воздухом. Жена, наверное, подумала, что он отправился к любовнице. Ему было наплевать. На улице грохотали салюты и гуляли раззадорившиеся компании, пили шампанское прямо из бутылок и хохотали. А он ходил по улицам, тихо и угрюмо, изредка отклоняя приглашения незнакомых людей присоединиться к веселью. Он чувствовал себя пустым, словно его выпили, как бутылку шампанского, и поставили в сугроб. Декорации, сплошные декорации.

Третье изображение жизни, какой у него не было, исчезло на его глазах – подернулось маревом и растворилось. Антон остался с тем же чувством картонной пустоты, с каким встречал Новый год. Вот тебе и примета: как встретишь, так и проведешь.

После работы он пошел к метро с твердым намерением разыскать ту торговку. В конце концов, надо же убедиться, что он не сходит с ума? Был у него знакомый психиатр… Впрочем, об этом он подумает потом.

* * *

Женщина по-прежнему была там, несла свою торгово-караульную службу. Неужто она целыми днями вот так торчит здесь, заманивая прохожих в подозрительные обстоятельства? Тот же тент, те же безделушки. И Мотя привычно шныряет под ногами.

– А, а вот и ты! – узнала его торговка. – Ну что, разбил?

Пестроты в ее одеждах как будто поубавилось: не такой цветастый платок, не так много побрякушек. Антона это почему-то успокоило. Он достал из сумки три осколка с остатками резной деревянной рамы и разложил на столике.

– Не разбил. Оно само. Что это было?

– Зависит от того, что ты видел.

Торговка улыбнулась и сверкнула на него золотым зубом. Этой детали он в прошлый раз не заметил. Или заметил… Тьфу, да какая разница! Может, его вообще затянуло в зазеркалье – ведь в одной из версий там он и вовсе носил бороду. У Антона немного закружилась голова.

– Себя видел. Вернее… Не совсем себя. Иного. В других жизнях, сделавшего другой выбор.

– И как, по нраву пришлось, что увидел? Пощекотало под ребрами?

Тут Мотя развалилась перед ним и стала покусывать шнурок на его ботинке.

– Да, – признался Антон, пытаясь отогнать щенка. – Похоже, в каждой из этих жизней я был счастлив.

– Но?

– Но они же не настоящие. Настоящее-то здесь, сейчас. Что же это получается, я всюду ошибся в жизни? И профессию не ту выбрал, и семью? Я безнадежен?

Торговка хитро прищурилась и достала из кармана портсигар, а оттуда – заготовленную самокрутку. Подожгла, с удовольствием затянувшись – до Антона долетел запах махорки. Той самой, дедовой. Все-то она знает.

– Те жизни тоже настоящие. Ты, какой-то из многих «ты», их выбрал. А здешнюю, получается, что нет. Здесь ты в декорациях. Нас всех разрывают многие «ах, если бы». Но знаешь что, милок? Если бы да кабы – во рту выросли грибы.

Антон хохотнул – да, дед часто это говорил. И вообще, причем тут он-то?

– Ты поглядел на разные свои судьбы. Что было бы, коли так, а что – коли эдак. У нас много жизней, и все они случаются одновременно. И все, что ты можешь сделать для своего счастья – выбрать то, что держишь в руках прямо сейчас.

Она говорила загадками, выпуская в морозный воздух грязно-сизый дым. Мотя продолжала жевать его шнурок – ну что за упрямая обормотина, в самом деле…

– Как я это сделаю-то? – проворчал Антон, за загривок оттаскивая упрямого щенка. – Я вроде бы и так выбрал, живу же я сейчас.

– Так ты же в зрительном зале, сам говорил. Миллион дублей, сидишь, в ладошки хлопаешь, когда надо. Может, порежиссируешь?

Порежиссируешь…

– Жить жизнь, которую ты действительно выбрал, легко и приятно. Расшевелись, подтянись, а то грибов полон рот, вышел целый огород.

– Гав! – подтвердила Мотя, весело крутя хвостом.

* * *

Антон стоял на лестничной площадке с букетом цветов и с подарочными пакетами в руках. Рядом с ним радостно переминалась с лапы на лапу Мотя, на которую он нацепил нелепый красный бант. Антон нажал на кнопку звонка – внутри щелкнула щеколда, дверь открылась.

– Чего это ты звонишь? Ой, а это еще кто?

Собака тявкнула и тут же пробралась в квартиру, шмыгнув мимо ног хозяйки.

– А это Мотя, знакомься. Ну что… Поживем?

Чертополох для Лиды

Город утопал в позднем мае. Уже летал первый пух, подсохшие лужи желтели пыльцой, пахло липой. Благодать. Демьян шел по улочкам, переступая через корни, там и сям приподнимавшие асфальт. Это был старый район: дома не выше пяти этажей, грубые деревянные двери подъездов. Кое-где окна были распахнуты настежь, и оттуда доносились звуки обычной жизни – вон, на втором этаже гремели посудой, видно, собирали на стол к обеду. Из другого окна кричало радио, шел футбольный матч. На тихом третьем этаже на подоконнике рдели герани, а слабый ветерок колыхал тюль, демонстрируя прохожим люстру-абажур.

Демьян любил ловить моменты такой простой жизни – они щекотали нутро своей нормальностью, сразу хотелось глубже дышать. Все-таки это приятно: проходить мимо устаканившихся, гармоничных чьих-то судеб, где распахивают окна и гремят посудой. Да, благодать.

Он дошел до нужного дома, завернул в подъезд и поднялся на пятый этаж. На каждом лестничном пролете он встречал по скучающему цветку в горшке – где розу, где фикус, где подпорченную невниманием пальму. Такое навязывание жизни – хоть бы следили за этим, что ли. Люди… С пальмы Демьян содрал сухой лист и растер его в порошок – просто ради этого чудесного ощущения на пальцах. Был лист – стала пыль. Превосходно.

А вот и нужная квартира. Звонок не работал, пришлось стучать – звук вышел громкий, он неприятно раскатился где-то внутри квартиры. Демьян поморщился. С той стороны кто-то пошаркал тапками, два раза повернул ключ в замке, и дверь распахнулась.

Хозяином квартиры оказался лысеющий старик с водянистыми глазами. Щеки красные, уши торчат, насквозь пропитан усталостью от жизни – таких много водится на свете. Совсем другим был Демьян – молодой, в костюме, со значком в виде черной головы шакала на лацкане и с золотой серьгой в ухе. Какое-то время старик молча рассматривал гостя с той стороны дверного проема – ну довольно, папаша, не в зоопарке же.

– Вы все-таки пришли, – наконец сказал хозяин, потирая шею так, будто с нее сняли коромысло.

– Пришел. Меня зовут Демьян, – гость шагнул внутрь квартиры. После сухой и солнечной улицы здесь было как в пещере: мрачновато, сыро, и пахло чем-то кислым. Демьян снова поморщился. Ладно, привыкнет.

– А мне говорили, мол, не чуди, не придет, – засуетился Николай Яковлевич, так