Анатолий прыснул и стал возиться с самоваром, чтобы скрыть смех.

Проснулась и захлопотала мать, молчаливая, энергичная Николаевна. Она налила воды и стала раздувать уголь, отстранив от самовара Анатолия. Подняв раза два голову на Илью, она, наконец, решилась обратиться к нему и надтреснутым голосом предупредила:

— У нас хлеба нет, дети, одна капуста! Лавочник не дает. Хотите завтракайте, хотите нет. Если бы достал, Ильюша, хоть рубль, можно бы еще обернуться.

Илья достал из кошелька три рубля и дал бумажку матери, а затем обернулся к проснувшемуся братишке:

— Скорей одевайся! Сходи купить хлеба, колбасы и шкалик водки отцу. Будем гулять сегодня.

— Где купить: рано! — попробовал возражать Сенька.

— Рано буржуям штаны надевать, да монатки собирать, а такие пистолеты, как ты, уже давно митинга ждут на балке. Ступай!

Подкупленный предстоящим угощением старик растерялся, не зная, какой ему ориентации держаться в виду необычного внимания Ильи: то ли нападать на весь белый свет, то ли поддабриваться к сыну и хвалить стачечников. Ничего не понимая, он неопределенно крякнул и начал натягивать сапоги. Мать взялась за веник. Илья ваксил штиблеты, расчитывая, что митинг пройдет также празднично, как и все предшествующие.

Семье, однако, даже не пришлось позавтракать. Открылась дверь и почти одновременно в комнату вошли соседка Сабининых — кочегариха Белокопытова и нагруженный покупками Сенька, который тут же остановился, очевидно, решившись всем своим видом подтверждать правильность новостей, принесенных соседкой.

— Вы дома, ребята? — поздоровалась и заговорила, не делая передышки, кочегариха. — Чего же ты их не гонишь, Николаевна? — ткнула пальцем она на парней. — Самые первые молодцы на весь Темерник, можно сказать, и сидят дома, а там казаки собираются устроить побоище мирным жителям. Как же вы это ничего не знаете? На митинг не дают собираться, а вы сидите здесь!

— Что такое, в чем дело? — удивился Илья. — Разве мешают на балку итти?

— «На балку!» Если бы на балку, так и разговаривать было бы нечего, а то весь Темерник заставили верховыми да пешими, так что даже к колодцу не думай итти воды набрать, а то «на балку»!

— Рабочие идут наверх к балке, а их гонят домой — подтвердил Сенька. — Ругаются везде на улицах.

Илья рассеянно взглянул на братишку, взял шапку и повернулся к Анатолию.

— Ну, некогда чай пить: бери, Анатолий, кусок колбасы с хлебом. Пойдем! Завтракайте одни, — сказал он домашним.

— Куда же вы пойдете, — попробовала остановить сыновей мать. — Вам больше всех надо? Матери вам не жалко!

Илья взял успокаивающе мать за руку:

— Вернемся, матуся, здоровехоньки. Разве мы маленькие? Мои тоже все пошли и слушать ничего не захоте

ли,— сочувственно кивнула Белокопытова.

Илья отхватил у Сеньки кусок колбасы и базарной булки и с Анатолием вышел на улицу, спешно закусывая на ходу.

Улицы неприглядного рабочего поселка были оживлены. Поселок расположился на обрывистой возвышенности, и для того, чтобы подняться на гору к степи, нужно было не только преодолевать крутой подъем мимо хибарок и домиков рабочих, но местами даже посчитать десятки ступеней на лестницах.

И вот все эти лестницы и трудные подъемы на гору оказались в этот день с раннего утра занятыми казачьими верховыми и пешими патрулями. Кроме того, на выгоне расположились эскадроны донских и кубанских казаков, образовавших резерв. Группы рабочих, тянувшихся по примеру всех предшествующих дней на митинг, остановились, пытаясь прорваться через заставы караулов и затеивали с ними перебранку.

Постепенно эти группы росли все больше и больше и превращались в толпы.

Между тем, в двух—трех местах несколько пытавшихся прорваться рабочих, были арестованы, и весть об этом моментально облетела весь поселок, волнуя семьи забастовщиков. Матери и жены мастеровых, прежде всего бросались к местам скопления рабочих, чтобы найти близких им людей. Но разыскать их было не так-то просто среди множества отдельных толп и групп у каждого караула.

И тогда женщины, начав с упреков казакам в продажной готовности к насилиям и полицейщине, присоединялись к мужчинам, помогая им прорывать заставы.

Не прошло и часа со времени появления караулов, как несколько проходов оказались прорванными, и на пустыре поселка, возле его выгона, собралась толпа, достаточная, чтобы митинг был открыт.

Весть об арестах дошла и до Николаевны, матери Сабининых.

Энергичная женщина тотчас же накинула на себя подбитую ветром шубейку, служившую уже нескольким поколениям Сабининых в качестве и одеяла, и подстилки, и верхнего платья, вышла из дома, наказав Сеньке сидеть с отцом, пока она не возвратится, вызвала стуком в окошко Белокопытиху и взволновав сообщением об аресте еще несколько соседок, двинулась с ними в верхнюю часть поселка.

Женщины очутились на одном подъеме, наиболее изрезанном куриными переулочками и больше всего загороженном казаками, напрасно пытавшимися гарцевать на своих конях перед толпой в спертых со всех сторон тупиках.

Здесь, действительно, было задержано несколько человек, из непробившихся к месту собрания. Подростки, нюхом оценивая соотношение сил между десятком диких, присланных из степей казаков и блокировавшей их раздраженной толпой рабочих, ждали неизбежного столкновения и. уже запасались камнями.

Мать Сабининых и ее спутницы присоединились к этой группе и еще больше подняли 'общее возбуждение, узнав, что тут же в переулке, в тылу казаков, находятся еще неуведенные в участки пленники.

Двое крепких молодых бочаров, подошедших к толпе, услышав, что митинг уже начался, и только здесь казаки не дают прохода, решительно повернулись к линии заграждения, и когда казак опустил пику, чтобы загородить им путь, конец пики оказался в руках одного из бочаров.

— Тебя прислали колоть рабочих, — зарычал мастеровой, силясь вместе с парой присоединившихся к нему товарищей выкрутить из рук донца казачье снаряжение.— Товарищи, помогите!

Но схватка и без того началась уже со всем караулом.

Белобрысый мальчуган, ковырявший в носу пока дело шло мирно, моментально нырнул к схватившимся, как только в руках решительного бочара застряла пика, и через образовавшуюся брешь хотел проскочить вперед между двумя донцами.

Здоровенный казачина поднял нагайку и повернул за мальчиком лошадь. Но прежде чем он опустил нагайку, его нога оказалась в руках какой-то женщины. Николаевна с кочегарихой, запыхавшись от напряжения, вцепились ему в пояс, кто-то сдернул стремена с ног, и казак, без пики, ружья и нагайки, очутился на грязной земле, барахтаясь под женщинами.

Остальные казаки, стегнув кое-кого нагайками попробовали по команде рыжебородого перепугавшегося урядника обнажить сабли. Но стоило увидеть это начавшей бунтовать толпе, как неудобные длинные