Матвея стачка застигла в поисках работы. Возвращаясь в этот день из города, он догнал несколько групп мастеровых, живших в Гниловской станице, и уже одно то, что они, возбужденно разговаривая, шли домой в необычное время, взволновало его догадкой о том, что в мастерских что-то произошло.

Он немедленно подошел к двум рабочим, которых встречал, когда еще работал сам в кузне, и прямо спросил.

— В чем дело, товарищи, разве сегодня мастерские не работают?

Те обернулись к Матвею.

— Стачка началась! Завтра возле мастерских собрание...

— Все бросили работать?

— Все.

— А какие требования?

— Еще не предъявлены.

Матвей, вместо того, чтобы итти домой, повернул обратно к городу. Он пошел было искать на Темернике Ставского или Михайлова.

Но по дороге встретившиеся новые знакомые мастеровые сказали Матвею, что Ставский и Михайлов выступали на летучем собрании забастовщиков возле мастерских.

Тогда Матвей направился к Качемову, застал его на квартире и узнал от него все подробности начала стачки и законспирированное место пребывания Ставского в одной интеллигентной семье. Однако итти туда Матвей не решился, откладывая разрешение вопроса на завтра, когда, по словам Качемова, Ставский снова должен был явиться на собрание.

На собрании Ставскому было не до Матвея. Едва увидев его и догадавшись, чего от него хочет Юсаков, Ставский, еще не переодетый для выступления на митинге, на полминуты остановился, отвел его в сторону и, поздоровавшись, торопливо заявил:

— Если хочешь что-нибудь делать, то обожди пока, а самое лучшее, сиди дома. В комитете я о тебе скажу, и когда ты будешь нужен, тебя найдут.

Матвей с разочарованным удивлением посмотрел на товарища.

— Посидеть дома? — протянул он. — Так просидишь и революцию...

— Ну, тогда полагайся на собственную инициативу, но сейчас, все одно, самостоятельно пока ничего не делай. Через несколько дней, когда события развернутся, дело найдется всем. А если ты будешь сейчас вертеться везде и мозолить шпикам глаза, то и потом пользы от тебя не будет никакой...

Матвей решил последовать совету товарища, но он не мог спокойно сидеть дома и начал болтаться на митингах, стараясь возможно меньше встречаться с товарищами и прячась за спинами незнакомых с ним рабочих. Только от Моргая он не захотел прятаться, когда тот увидел его, и пошел с рессорщиком к нему домой.

Вообще же Матвей-первое время не знал, что с собою делать. Благодаря работе матери перед ним не стоял остро вопрос о существовании; с поисками себе занятий он мог не спешить до конца стачки. Но ему было стыдно, что он ничего не может предпринять для успеха забастовки. А между тем он ведь сидел уже в тюрьме и мог бы быть чем-нибудь полезным. Приходя на митинги, он, правда, видел также, повидимому, бесцельно толкающимися среди толпы семинариста Щербинина, вместе с которым он вышел на свободу из тюрьмы, и корректора «Донской Речи» Локкермана, который держал в своих руках все пружины организации. Однако их ничегонеделание не успокаивало Матвея насчет собственной непричастности к борьбе его. товарищей по мастерским...

Как-то Матвей вспомнил о Тихорецких мастерских, в которых теперь работал Павел Соколов, первый из известных Матвею по имени социал-демократов. Тихорецкие мастерские принадлежали одной акционерной компании с Ростовскими — это Матвей знал уже потому, что тяжело больных из Тихорецкой направляли в одну общую больницу предприятия, находившуюся в городе.

Всего года полтора или два назад рабочие Техорецкой, заступаясь за потерпевшую насилие от одного чинуши приезжую девушку Золотову, разгромили участок и наделали такого шума, что об этом стало известно по всей России.

— Сигизмунд, — соображал Матвей, — знает адрес Соколова и с удовольствием поедет, чтобы познакомить меня с ним. А тому, может-быть, будет полезно узнать, что происходит в Ростове...

И Матвей решил ехать в Тихорецкую.

Дождавшись после этого начала митинга, он немедленно же стал протискиваться к его центру, где обычно выступали ораторы и где говорил сейчас Брагин. Матвей знал, что там же, возле него, Ставский, Михайлов, Илья и большинство других товарищей.

Его стремительность обеспечивала ему немедленный пропуск. Все охотно сторонились, как только оборачивались к нему. А иногда какой-нибудь мастеровой, посторонившись сам, отстранял еще стоящих перед ним:

— Дайте человеку дорогу: видите по делу идет.

— А, к этим? — без возражения отступали все, подразумевая под «этими» сплоченную активную группу товарищей возле ораторов. «Эти» пользовались неограниченным уважением.

— Идите, товарищ!

Матвей очутился перед Ставским. Тут же толпились Качемов, Михайлов, Антон Лиманов, были и члены стачечного комитета — Осадчий и кузнец Соколов, обрадованно поздоровавшийся с Матвеем.

Но последний пришел по делу.

— Ваня, обратился он немедленно к Ставскому, я намереваюсь поехать в Тихорецкую. Поеду, узнаю, как там дело, сообщу сюда вам, и, может-быть, вы что-нибудь решите.

— А у тебя там связи есть? — схватился сейчас же за предложение Ставский.

— И связи не нужно. Там работает Соколов, который был арестован в сборном цехе в прошлом году.

— О, чорт! Это же Америка! Не езжай, а лети прямо. Скажи Соколову, что если еще они присоединятся к нам, то у правления дороги гайка сразу ослабнет. Сговорись с ним, и немедленно же сюда к нам, скажешь, как дело. Тебе деньги на дорогу нужны?

— Лучше, если вы дадите, потому что иначе я у матери возьму последнее.

— Есть. Осадчий, дайте Матвею десять рублей, он поедет в Тихорецкую. Из комитетских я вам возвращу.

Старик Осадчий, игравший помимо прочего роль казначея стачечного комитета, раскрыл шкатулку, которую он держал под мышкой, порылся и вынул красненькую, а также лист бумаги, на котором стал записывать расход.

Матвей, получив деньги, кивнул товарищам и начал выбираться из толпы.

Теперь ему нужно было найти Сигизмунда. Это было не трудно, так как забытый подросток находился здесь же. Он очевидно продолжал катиться в пропасть нужды, существуя с матерью только на те несколько гривенников, которые составляли его ученическое жалованье.

Матвей обратил внимание на то, как исхудал его товарищ по кузне. Как-будто на вешалке болталась на нем широкая старая куртка. Когда поступил Сигизмунд в мастерские, то был полнощеким, свежим крепышем-мальчиком, а теперь на вытянутом бескровном лице от этой свежести не осталось и. следа; из-под надвинутой на лоб фуражки горел угрюмый взор отчаявшегося оборванца.

Все-таки он очень обрадовался близкому товарищу. Молодые люди пожали друг другу руки. Матвей рассказал о своем проекте поездки к Соколову и спросил согласен ли поехать Сигизмунд.

Тому было все равно — ехать или сидеть дома,