Попрощавшись с доктором, Соколов обмяк на стуле. Он внезапно понял, что вымотался до последнего предела. Умирающий Опалин, погоня за Храповицким, покореженный троллейбус, Яшин, который сначала орал на него, а потом изображал человеческое отношение и понимание – все это отхватывало куски душевного покоя, которого следователю и так не хватало. Интереса ради он пересчитал трофеи Иванова – оказалось шестнадцать, включая бумажник.

Через несколько минут явился Петрович. Среди прочего он принес полученный этим утром из ЦК шоферов ответ, какие именно организации связаны с перевозками между Москвой и Ленинградом.

– Имеет смысл все-таки проверить, кто из шоферов вдруг захворал или отсутствовал после того, как Пряничникова ударила нападавшего отверткой…

– Не надо, – ответил Соколов, морщась. – Его звали Пантелеймон Иванов, и он в морге.

– Шутишь? – недоверчиво спросил Петрович после паузы.

– Лучше посмотри, что я в его бумажнике нашел.

– Тут кое-чего не хватает, – заметил Петрович, осмотрев улики. – Папиросы, которую он взял у Елисеевой, и ключа от квартиры Орешникова – это он у Пыжовой позаимствовал.

– Значит, часть коллекции он держал в другом месте. – Соколов усмехнулся. – Ты на меня злишься?

– С чего вдруг?

– Да так. Вы всю работу проделали, а мне просто принесли вещи убитого. И я все понял.

– Ваня был бы не против, чтобы ты завершил дело, – сказал Петрович. – Так что не говори ерунды.

– Не буду. Слушай, у тебя лишние папиросы есть? Мне без курева никак, а сейчас должны безутешную вдову Иванова привести. Чую я, наслушаюсь, какой он был хороший.

– Держи. – Петрович достал коробку папирос и положил ее на стол. – Для такого дела мне ничего не жалко.

– Я потом тебе верну, – пообещал Соколов.

Жену Иванова Антонину доставили через четверть часа после того, как Петрович ушел. Соколов был сама предупредительность, само очарование – насколько, конечно, данное понятие может воплощать недобрый и смертельно уставший гражданин в форме следователя. Узнав, что именно он застрелил убийцу Пантелеймона, Антонина совершенно успокоилась и забросала следователя словами. Как бы между прочим Соколов задавал вопросы и мало-помалу вытягивал подробности, которые его интересовали. Пантелеймоша был чудесный человек, просто замечательный, почти не пил, все деньги приносил в дом. Где он работал в последние годы? Ну, вы знаете, товарищ следователь, он всегда был шофером. Одно время – при Союзрыбсбыте, потом довольно долго – при ВЭТ, это Всесоюзный электротехнический трест…

– А, да, знаю, слышал, – небрежно кивнул Соколов. – У них ведь заводы в разных концах страны? Или ваш муж только по Москве ездил?

Нет, что вы, он, куда посылали, туда и ездил. И в Ленинграде был, и в Пензе, и в Самаре, и в Саратове… Но вообще он мечтал быть не водителем, ему хотелось большего, только вот образования не хватало, упорства или чего-то еще. В вузы он раньше с треском проваливался на экзаменах, а теперь вообще не имел никаких шансов поступить, потому что туда зачисляют до 35, а ему уже 38 было. В самодеятельности свои силы пробовал, но над ним смеялись – на ухо медведь наступил, голоса нет, не получится из тебя Вертинского или Петра Лещенко[13]… Но он не обижался, он, товарищ следователь, не такой был человек…

– Я знаю, – ответил Соколов сквозь зубы и взял очередную папиросу из коробки Петровича. – А когда ваш муж уволился из ВЭТа? Он же хлеб развозил?

Антонина залепетала, что у Пантелеймоши на работе приключилась ужасная история, на него по пьяни напал кто-то из товарищей и ударил отверткой. Она настаивала на том, чтобы он жаловался в профком или даже в милицию…

– Но он идти в милицию совсем не хотел, у него однажды случился привод, он с тех пор милиции не доверял…

– Что за привод, по какому поводу?

– Это еще когда он в «Союзрыбсбыте» работал… Там сгорели костюмы для художественной самодеятельности. И моего мужа обвинили в поджоге. Он должен был участвовать, а потом сказали, его не возьмут, и он возмутился. Там думали, может, он устроил поджог. Хотел сорвать представление, понимаете? Правда, милиция ничего доказать не смогла, но Пантелеймоше пришлось из «Союзрыбсбыта» уйти… И вот, в ВЭТе тоже случилось… Я говорила, нельзя этого так оставлять, но он сказал – у того, кто его ткнул отверткой, много друзей, и ему лучше просто найти другую работу. Ну и…

– А рану от отвертки ему в больнице обрабатывали?

Нет, с гордостью отвечала Антонина, если речь шла о здоровье, муж всегда первым делом обращался к ней, потому что она – бывшая медсестра, хоть и сейчас работает в детском саду. Рана ее испугала, но оказалась все-таки неопасной, а Пантелеймоша несколько дней посидел дома и устроился хлеб развозить. Она радовалась и думала, что хлеб гораздо лучше, чем эти дурацкие электрические приборы, и вот как все обернулось…

Соколов пообещал, что вещи, оставшиеся после мужа, ей доставят на дом, а теперь они нужны для следствия: ничего не поделаешь, такой порядок. Он предъявил вдове бумажник и спросил, узнает ли она вещь.

– Да-да, это его, его!

– А вы знаете, откуда ваш муж его взял?

– Как откуда? Купил, – удивилась Антонина.

– Хорошо, а что вы скажете по поводу этого?

И Соколов показал предметы из тайного отделения бумажника.

– Я ничего не понимаю, – забормотала Антонина. – Пуговицы какие-то… фотографии… Никогда у Пантелеймоши их не видела!

– Понятно, – сказал следователь и, мимолетно улыбнувшись своей собеседнице, стал заполнять бланк ордера на обыск.

Однажды в середине декабря 1939 года Юра Казачинский поздно вечером вернулся с работы и увидел, как его сестра, сидя за столом, аккуратно разрезает старые газеты на узкие полоски.

– Это что еще за художественная самодеятельность? – проворчал Юра, кивая на искромсанные газеты.

– Бумажку управдом принес, – ответила Лиза каким-то странным голосом. – И заставил расписаться, что нас предупредили.

– Предупредили о чем?

– Что мы обязаны тушить свет в случае военной тревоги, а стекла крест-накрест заклеить полосками бумаги.

– Значит, мне не показалось. – Юра нахмурился. – Мы сегодня выезжали на убийство в район Сокольников и слышали гул самолетов.