– Думаешь, это… – начала Лиза в тревоге.

– Нет, конечно, это наши самолеты. Охраняют небо над Москвой.

– В магазинах очереди, – сказала Лиза без видимой связи с предыдущим предложением. – Еле купила тебе кефир и творог… Ты слышал, что Дуглас Фэрбенкс[14] умер? Ты так любил его фильмы…

– Слышал, – ответил Юра равнодушно. Он снял верхнюю одежду и сел на стул возле сестры. – Говорят, комнату рядом с нами могут отдать Антону.

– В смысле Зинкину комнату?

– Ага. Петрович ходил к Твердовскому, тот пообещал похлопотать. Может, и выгорит. Как только Антону дадут комнату, я напишу заявление об уходе.

– Юра…

– До того как он тут поселится, потерплю, а то скажут – вот Казачинский комнату получил и ушел, Завалинка тоже, наверное, как комнату получит, уволится.

– Юра, но почему…

– Да надоели они мне все, – коротко ответил брат. – Был бы Ваня жив – другое дело. Петрович очень старается вести дела, как при нем, да только вот не выходит у него ничего.

– Так Ваня… – Лиза похолодела.

– Нет, все в том же положении: в себя не приходит, только дышит кое-как. Я выразился неудачно, прости. Терентий Иваныч был у него недавно, потом говорил с Петровичем. Короче, в январе вернется из-за границы какой-то профессор, попытается вытащить третью пулю. Но не факт, что Ваня доживет до января, а без него оставаться в угрозыске – только зря время тратить.

– Чем же ты займешься?

– Еще не знаю. Может быть, в лётную школу запишусь. Или вернусь в кино.

– Я тоже пойду работать. Может, меня в библиотекари возьмут…

– Зачем тебе? Отдыхай пока. Смысл надрываться и рвать жилы – чтобы потом околеть раньше всех? Себя надо уважать.

– Как думаешь, сколько еще война продлится? – спросила Лиза после паузы. – Как-то она очень уж… затянулась…

– Лизок, я ж не стратег и не тактик. – Юра улыбнулся. – Сколько надо, столько и продлится. Не забивай себе голову.

– Я не забиваю, – вздохнула Лиза и снова принялась за нарезание газет на полоски. – Твоя буфетчица тебе опять три раза звонила.

– Да? Пойду ей позвоню. Хорошая баба Клавка: и икра у нас благодаря ей, и чего только она не приносит из своего буфета…

Уплыл декабрь, пришел январь и наступил новый, 1940 год, но Опалин по-прежнему находился в состоянии, в котором не имел возможности отмечать течение времени. Он не видел светящихся тоннелей и не чувствовал, как его поглощает темная бездна, потому что пребывал там, где понятия цвета, звука и пространства не имели никакого смысла; но однажды небытие все же расщедрилось и выдало ему видение – желтую ветку мимозы в прозрачном стакане, стоявшем на какой-то белой гладкой поверхности. Однако Опалин не обратил на мимозу внимания, поскольку к нему вернулось старое, надежно загнанное в тайники памяти ощущение близости собственной смерти. И вот тайник подвел – или оказался разрушен – и нить его жизни в любую секунду могла оборваться. Он закрыл глаза, а когда открыл их снова, увидел ангела смерти. Платье на ангеле было лиловое, на шее висела нитка жемчуга, волосы уложены в великолепную прическу, а глаза – о, эти глаза он узнал бы из тысячи. Несомненно, смерть оказала ему своеобразную честь, прислав гонца, как две капли воды похожего на Машу.

– Не умею я дарить цветы, – промолвил ангел с досадой, поправляя мимозу, не желавшую смирно стоять в стакане.

– Маша, – шепнул Опалин. – Маша…

Но голосовые связки плохо ему повиновались, и вышло что-то тихое и невнятное.

– Ты меня слышишь? – спросил ангел.

Ему показалось, он кивнул, но на самом деле хватило сил только закрыть и открыть глаза.

– Ваня, где фотография? – проговорила то ли Маша, то ли ангел, то ли плод его воображения, напичканного лекарствами.

– У меня, – ответил он, сделав над собой усилие. Любые слова давались ему с трудом.

– У тебя? Где именно?

– Дома, в столе.

Он хотел сказать еще что-то, но небытие, очевидно, сочло, что с него достаточно, и Маша, мимоза, больничная палата – все скрылось из глаз.

Потом до него глухо донеслось:

– Это не та фотография…

И – словно издалека:

– Поразительная жизнестойкость…

– Такая, что даже врачи ничего не могут с ней поделать? – произнес голос, до странности похожий на голос Маши.

Такая двусмысленная реплика была вполне в ее духе, и Опалин не смог удержаться от улыбки.

Когда он проснулся, вокруг царила тишина. Ангел и его невидимые собеседники куда-то исчезли. На белом столике возле изголовья кровати Ивана стоял стакан с мимозой, а к стакану была прислонена фотография, сделанная Доманиным на бульваре Монпарнас.

Опалин долго смотрел и на фотографию, и на мимозу, потом попробовал пошевельнуться, но тело плохо ему повиновалось. Вдобавок у него разом заболели спина, бок и грудь.

В дверь заглянула медсестра и тут же исчезла. Через минуту она вернулась, приведя благообразного профессора с седой бородкой и в старомодном пенсне.

– Ну-с, юноша, как мы себя чувствуем?

– Хорошо, – просипел Опалин, разом смирившись со всем – и с юношей, и с тем, что при каждом вдохе у него надсадно болит в груди. – Где она?

– Кто? Ах, вы о ней, – профессор покосился на фото. – Ушла. Велела вам передать, чтобы поправлялись. Ну-ка, давайте посмотрим, как все заживает…

– Мне надо на работу, – пробормотал Опалин. На самом деле не о работе он думал – он хотел отыскать Машу, которая так загадочно объявилась в его палате и вновь исчезла.

Профессор поглядел на него с удивлением.

– Во-первых, ни о какой работе в ближайшие месяцы не может быть и речи. Во-вторых, буду откровенен: вам придется приложить немало усилий, чтобы вернуться в нормальное состояние. Вы помните, как попали сюда? – Опалин молчал. – В вас трижды стреляли, одну пулю мы достали с большим трудом. Во время операции уж думали… впрочем, сейчас это совершенно неважно. – Профессор испытующе всмотрелся в лицо Опалина. – Поэтому не делайте глупостей, отдыхайте, набирайтесь сил, и все будет хорошо, – заключил он.

…Черная машина ехала вдоль набережной, направляясь к Кремлю. Пассажиров было двое: элегантная молодая особа в норковом манто и толстый майор, откликающийся на фамилию Колтыпин. На свою соседку майор поглядывал примерно так же, как неопытный сапер смотрит на взрывное устройство неизвестной модели, с которым то ли можно сладить, то ли оно, несмотря на все его усилия, все равно рванет и разнесет его на части.

– Вы ведь доложите, что мы старались? – спросил он заискивающе. – Негатив мы нашли у Доманина, но фото как сквозь землю провалилось. Потом узнали, как у следователя Манухина, который вел дело, по описи не хватило одной единицы, вышли на Опалина – он, оказывается, ваш снимок забрал. На всякий случай мы проверили у него дома, а надежный сотрудник потихоньку осмотрел сейф в его кабинете и ящики стола. Но того, что вы ищете, нигде не оказалось.