Эти рисунки так запоминаются не только изобретательностью композиции, но и передачей света и тепла. Иногда отсутствие перспективы и светотени кажется странным глазу, привыкшему к северному климату и пейзажу, зато от рисунков веет ощущением, что растения изображали на ярком солнце. Для живописцев, не видевших ничего, кроме европейского сумрака, это было настоящим откровением. Когда Уильям Ходжес, пейзажист, сопровождавший Джеймса Кука в его втором тихоокеанском плавании, побывал в Индии, больше всего его поразил именно свет: «Ясное, синее, безоблачное небо, полированные белые здания, яркий песок на побережье и темно-зеленое море создают сочетание, совершенно новое для англичанина, только что прибывшего из Лондона и привыкшего к созерцанию клубящихся масс облаков в сырой атмосфере, и невозможно не отметить эту разницу и не обрадоваться ей»[136]. Вероятно, это было не менее важным наследием колониальной ботанической графики, чем новые виды, которые стали известны людям севера и показали им, что существует биологическая энергия совсем иного рода. Нечто похожее произойдет в Европе полвека спустя, когда ослепительные краски средиземноморской флоры поспособствуют рождению современного искусства.

В Европе оливковые деревья стали определяющей чертой Средиземноморья с его уникальным климатом и ярким светом. Линия границ ареала, в котором лучше всего растут эти деревья, приблизительно повторяет контур тех мест, где средняя температура в феврале составляет 7 °C (45 °F). Она проходит через центральную Испанию, южную Францию, итальянские низины, южную Грецию с ее островами, Ближний Восток и возвращается в исходную точку через Тунис и Марокко. Кроме того, именно такова граница южных «латинизированных» пейзажей. Перейти «линию оливы», как делали многие художники и путешественники XVIII и XIX веков, – значит перейти от ярких сочных оттенков зелени северной листвы к серебряной и серо-зеленой растительности юга. Оливы, растущие рощами, – верхний слой этого цветового сдвига, перекрывающий низкие кустарники – розмарин, ладанник и лаванду, а общая перемена в раскраске – следствие адаптации в анатомии растений. Для средиземноморского климата характерно сухое жаркое лето и мягкая влажная зима. Все растения непременно вынуждены запасать воду. Многие виды вечнозеленые и могут продолжать фотосинтез и в холодные месяцы. Кожистая, резиноподобная поверхность листьев, словно клеенка, уменьшает испарение влаги. Серые и серебристые тона возникают обычно из-за плотного пушка, который служит для того же. Оливы задействуют оба механизма – у их листьев сине-зеленая верхняя сторона и серый пушок на изнанке. Если поднимается ветер, листья слегка смыкаются, не давая пересыхать испаряющей верхней стороне. Даже на легком ветру оливковые деревья словно мерцают – их листья поворачиваются то сине-зеленой, то серебряной стороной, мелькает матово-серая изнанка, а вогнутая, упругая верхняя поверхность, отражая солнце, то и дело отблескивает полированной бронзой. Сами листья крепятся к веткам жестко, однако ветви оливы гибкие, будто ивовые, и когда они колышутся, их тени мелькают внутри дерева, будто в природном театре теней.

Если оливковое масло и плоды – щедрый дар Средиземноморья мировой кулинарии, то ее листва помогла сформировать художественное зрение современной Европы. Олдос Хаксли в своем эссе “The Olive Tree” («Олива») называет ее «личным деревом художника» и полагает, что она определяет и формирует облик юга:

Первая подробная зарисовка листьев оливы в ботанической графике XVIII века принадлежит молодому австрийскому художнику Фердинанду Бауэру, брату Франца[138]. В конце XVIII века он вместе с Джоном Сибторпом, профессором ботаники из Оксфорда, путешествовал по восточному Средиземноморью. Их проект состоял в том, чтобы создать объемистый каталог “Flora Graeca” – средиземноморский извод роскошных тропических «флор» колониальной эры. (Каталог вышел в свет в 1840 году тиражом всего 25 экземпляров по баснословной цене, однако все предприятие помогло рассказать широкой публике о растительной жизни и пейзажах региона.) Листья оливы у Бауэра нарисованы акварелью. Их всего два, они частично перекрываются, у верхнего видна светло-серебристая изнанка, у нижнего – темно-зеленый верх. Изображения педантичные, далеко не импрессионистические, однако по ним понятно, в какие игры оливы играют со светом, что почти век спустя изменит направление живописи в целом.

Первым из импрессионистов их написал Сезанн – он поместил задумчивые оливы на первый план своих пейзажей горы Сен-Виктуар в Провансе. Ван-Гог, мечтавший «чувствовать [ландшафт страны] во всей его полноте» (здесь и далее пер. П. Мелковой) («Разве не это именно достоинство отличает работы Сезанна от вещей любого другого художника?»), в 1899 году отправился на юг и писал брату: «Ах, милый Тео, если бы ты мог взглянуть сейчас на здешние оливы, на их листву цвета старого, позеленевшего серебра на голубом фоне. А оранжевые пашни! Это необычайно тонко, изысканно, словом, нечто совсем иное, чем представляешь себе на севере… В шелесте олив слышится что-то очень родное, бесконечно древнее и знакомое. Они слишком прекрасны, чтобы я дерзнул их написать или хоть задался такой мыслью»[139]. Однако он все же дерзнул – и поздней осенью написал подряд четыре больших холста, на которых оливы показаны в разное время суток, при разном настроении, на фоне разных пейзажей. Биографы рассказывали: «Он писал их с изумрудной листвой, полыхающей, будто у кипариса, а серебряные изнанки листьев сверкали, как звезды». За всю свою жизнь Ван-Гог написал 18 пейзажей с оливами. Ренуар тоже был очарован светотенью оливковой листвы. «Она сверкает, будто бриллиантовая, – писал он как-то раз в своем дневнике. – Она розовая, она голубая, и небо, играющее над деревьями, такое, что впору с ума сойти»[140]. Хаксли, писавший полвека спустя, считал, что разобрался в том, как провансальские оливы поспособствовали рождению импрессионизма. Дерево «легко стоит на земле, и его листва никогда не бывает полностью матовой. Между узкими серо-серебристыми листьями всегда проглядывает воздух… в ее тени всегда есть проблески света», и голубизна Ван-Гога (см. рис. 31 на цветной вклейке), и розовые тона Ренуара, несмотря на то, что «ни на одной оливе никогда не было ни следа оттенков теплее, чем блеклая охра пожухлых листьев и летней пыли».