Углубление, в котором стоял Невестин камень, с большого расстояния создавало оптическую иллюзию. Вблизи Брайдстоун оказался выше Джессики – выше человеческого роста в целом. Отверстие находилось на такой высоте, что ей пришлось встать на цыпочки, чтобы в него заглянуть. Жесткая трава, орляк, кроличий помет. Камень был холодным и влажным. От него пахло чем-то вроде пота. Джессика опять заглянула в дыру, а потом – сама не понимая, с какой стати, – сунула в нее руку. Рука прошла, хоть и с трудом. Отколовшиеся крупицы камня легли на запястье браслетом. Она пошевелила пальцами: раз, два, три.

И что-то схватило ее за руку.

Джессика закричала, попыталась освободиться. Хватка усилилась. Она билась и царапала запястье о грубый камень, пока не потекла кровь. Она кричала, ругалась, но не могла вырваться. Тень заслонила солнце – темнота, холод, внезапный туман, облако неведения укрыли склоны Бен-Балбена. В одно мгновение мир превратился в сферу из серой мокрой травы, камня, нерушимой хватки.

Туман всколыхнулся, породил нечто темное, и Джессика увидела идущего к ней мужчину. На нем были штаны из грубо обработанной шкуры, подвязанные на талии и перетянутые на икрах ремешками. Торс, руки, плечи, шея представляли собой сплошную массу синих татуировок и шрамов, завитков и спиралей. Казалось, татуировки на его коже сливались с завитками и спиралями тумана, уводящими в забытое прошлое. За спиной у него был медный щит; в левой руке он держал связку метательных копий – так легко, словно соломинки. Его волосы представляли собой окаменелую от грязи копну колтунов и прядей, в которые, словно бусины, были вплетены птичьи черепа. Щеки у него были впалые, как у чахоточного поэта, лицо казалось осененным неземным светом, однако глаза потемнели от старой-престарой ярости.

Несмотря на весь гнев, въевшийся в черты этого лица, как давно засохшая кровь, Джессика их узнала. Они принадлежали Деймиану.

Существо, похожее на Деймиана, присело на корточки, опираясь всем весом на связку копий. Нахлынула невыносимая вонь мочи.

– Отпусти ее, – сказал он. По-английски.

Хватка на руке Джессики ослабла. Она вытащила саднящую руку из дыры и побежала в туман. Стремительная темнота на сером фоне, нечто полиморфное, меняющее очертания и направление, ринулось на нее с шумом хлопающих крыльев, щелканьем клювов – птицы, сбившиеся в такую плотную стаю, что превратились в почти единый организм. Скребли когти, сверкали глаза-бусинки. Джессике пришлось вернуться к камню, откуда за ней наблюдало и ждало ее нечто похожее на Деймиана.

– Ты была такой тщеславной, – произнесло существо голосом, подобным ветру на лезвии каменного ножа. – Ты действительно поверила, что создала меня из своих мечтаний? Я знаю, что ты об этом думала; и это правда. Я – вещество, из которого состоят сны, включая ночные кошмары, но не ты призвала меня к жизни. Она действует искусно; вознаграждает любовью и ненавистью. Она оттолкнула тебя и направила ко мне – она знала, что ты мне доверишься и я уведу тебя прочь от защитников, к ней.

– Я! Тебе! Поверила! – крикнула Джессика. Слова застряли в тумане и растворились в нем, словно капли дождя в океане.

– Так и должно было случиться. Я создан для того, чтобы ты мне верила. Кто может устоять перед воплощением своих желаний?

– Ты убил шарманщика.

– Он был создан для того, чтобы погибнуть от моей руки – и чтобы ты еще сильнее мне доверилась. Ты сомневалась, стоит ли идти за мной или вернуться в город. Но когда ты узнала, что есть некто, разделяющий то единственное качество, которое – по твоему мнению – делало тебя одинокой и уникальной, ты решила, что шарманщик – всего лишь фагус, он не мог умереть, потому что никогда не был по-настоящему живым. Он был всего лишь фрагментом твоих грез, вырванным из Мигмуса и на время обретшим плоть и кровь. Как и я. Я существовал испокон веков: молодой герой-воитель, защитник и освободитель своего народа, обреченный на славную гибель в расцвете лет.

О да, я живу с незапамятных времен. Меня звали Скриахах Бегущий-с-волками, Пламя Леса [94]. Я был Псом Кухулином и Влюбленным Диармайдом, который встретил свой конец на этой самой горе [95]. Я сражался с викингами и норманнами. Я был лесным бандитом и вором. Я возглавил последнюю бестолковую атаку в Битве у Желтого брода [96] и болтался на виселицах, установленных по приказу Кромвеля и Славного Короля Билли. Собаки лакали мою кровь и таскали мои кишки по булыжникам Дублина. Я был стриженым парнишкой, взявшим в руки отцовскую пику [97], и Барри Линдоном, отважным разбойником [98]. Я был Кевином Барри [99] и Неистовым парнем из колоний [100]. Я был эталонным «Объединенным ирландцем» и братом-фением [101]. Я видел, как французы сдались в Битве Черной Свиньи [102] и как вспыхивали мушкеты англичан, когда они пошли в атаку. Я погиб под развалинами Главного почтамта во время Пасхального восстания, и матери, сестры, возлюбленные оплакивали меня. И я был Деймианом Горманом, мятежником-республиканцем, молодым героем-воином нового государства – но при этом старым и даже древним идеалом. Говорят, в этом веке нет места героям, мифам и легендам, но человеческая природа не меняется. – Он поднял глаза и напрягся, словно почуял добычу или хищника. – Она пришла. Мой труд окончен.

Вторая тень приблизилась сквозь туман, очертаниями она напоминала человека, но была не человеческих размеров: обезьянка шарманщика ковыляла на задних лапах в жуткой пародии на ходьбу. Зверек ухмыльнулся Джессике, оскалил клыки, разинул пасть. Из пасти что-то вырвалось – голова, крошечная женская голова, сияющая золотом. Нечто подалось вперед, и пасть обезьяны лопнула на уровне плеч. Показались руки, груди, торс. Золотые пальчики спустили обезьянью пасть вниз по изгибу бедер; казалось, змея сбрасывает старую шкуру. Женщина была теперь в два раза больше, чем когда только вырвалась из пасти зверька, и продолжала расти. Пустая оболочка прилипла к ступне, и вновь прибывшая стряхнула ее, отбросила куда-то назад. В тумане спикировали птицы, набросились на падаль. Прекратив изменяться, женщина шагнула вперед. Ее наготу окутывало золотое сияние. Она собрала туман в пригоршню и из него соткала для себя облачение – свадебное платье из кремового шелка, украшенное вышивкой в виде роз. Она протянула Джессике безупречную руку.

– Дорогая моя.

Так звучат колокола подводных городов; затонувшие карильоны [103].

– Доченька моя.

18

Концепцию Тиресия о миф-линиях как о путях психической энергии, наложенных на физический ландшафт поколениями людей, посвятивших себя выдумыванию и рассказыванию историй, я принял без особых трудностей. Понятие незримой географии, примыкающей к обычной, известно