– Прошу вас, возьмите это себе на конфеты. К сожалению,больше ничего не могу вам предложить. Я бы вам, клянусь честью, с удовольствиемподарил монтекристо, но…

Иосиф Карлович горестно развел руками, и по его истерзанномустрастями лицу пробежала судорога.

– …но, к сожалению, благодаря моему несчастному характеру ябольше не имею ни одной штуки.

Гаврик серьезно и просто взял гривенник, поблагодарил ивышел на улицу, озаренную тревожным светом иллюминации.

Утром Петя унес из чулана две пары летних кожаных скороходови по дороге в гимназию продал их старьевщику за четыре копейки.

Когда днем явился Гаврик, мальчики тотчас расставили ушки.Петя проиграл всё только что купленное у Гаврика еще скорее, чем в первый раз.

Да и понятно: у приятелей были слишком неравные силы.

Почти все ушки Приморского района лежали в мешочках Гаврика.Он мог широко рисковать, в то время как Петя принужден был дорожить каждойдвойкой и делать нищенские ставки, а это, как известно, всегда приводит кбыстрому проигрышу.

На другой день Петя, уже совершенно не владея собой,потихоньку взял шестнадцать копеек – сдачу, оставленную Дуней на буфете.

На этот раз он решил вести себя умнее и осторожнее. Преждевсего для удачной игры была необходима настоящая, хорошая битка.

Петина битка – большая и на вид необыкновенно красиваяливрейная пуговица с геральдическими львами и графской короной, – несмотря навсю свою красоту, никуда не годилась: она была слишком легкая. Ее требовалосьутяжелить. Петя отправился на вокзал, пробрался на запасные пути и в отдаленномтупике, за депо, сходя с ума от страха, срезал с товарного вагона свинцовуюпломбу.

Дома он вколотил ее молотком в чашечку битки, потом вышел наКуликово поле и положил битку под дачный поезд. Он поднял ее с рельсоввеликолепно расплющенную, горячую, тяжелую. Теперь она не уступала лучшимбиткам Гаврика.

Вскоре пришел Гаврик, и началась игра. Мальчики сражалисьдолго и ожесточенно.

Однако оказалось, что иметь хорошую битку – этого еще мало.Надо быть мастером! В конце концов Петя проиграл не только все, что у негобыло, но еще остался должен.

Гаврик пообещал прийти завтра за долгом.

Для Пети наступило время, похожее на дурной сон.

– На буфете лежала сдача, шестнадцать копеек, – спокойносказал отец вечером, после обеда. – Ты случайно не брал?

Кровь прилила к Петиному сердцу и тотчас отхлынула.

– Нет, – сказал он как можно равнодушнее.

– А посмотри-ка мне в глаза.

Отец взял мальчика за подбородок и повернул его лицо к себе.

– Честное благородное слово, – сказал Петя, изо всех силстараясь смотреть отцу прямо в глаза. – Святой истинный крест!

Холодея от ужаса, мальчик перекрестился на икону.

Он ожидал, что сию же секунду разверзнется потолок и в негоударит молния. Ведь должен же был бог немедленно покарать за такое наглоеклятвопреступление!

Однако все было тихо.

– Это очень странно, – хладнокровно заметил отец. – Значит,у нас в доме завелся вор. Мне и тете, разумеется, нет никакой необходимоститайно брать деньги с буфета. Павлик целый день на глазах у взрослых и тоже немог этого сделать. Ты дал честное слово. Следовательно, остается предположить,что это сделала Дуня, которая у нас служит пять лет…

В это время Дуня заправляла в передней лампу.

Она тотчас положила на подзеркальник стекло и тряпку ипоявилась в дверях. Не только шея, но даже обнаженные до локтей руки ее сталикрасными. Большое добродушное лицо было покрыто пятнами и искажено мукой.

– Чтоб мне не было в жизни счастья, – закричала она, – еслитую сдачу с базара паныч не проиграл в ушки Гаврику!

Отец взглянул на Петю.

Мальчик понял, что должен немедленно, молниеносно, сию жесекунду сказать нечто благородное, гордое, справедливое, страшное, чтомгновенно сняло бы с него всякое подозрение.

Минуту назад он еще мог бы, пожалуй, сознаться. Но теперь,когда дело коснулось ушек, – ни за что!

– Вы не имеете права так говорить! – заорал Петя сипнущимголосом, и яркий румянец лживого негодования выступил на его лице. – Вы врете!

Но и этого показалось ему мало.

– Вы… вы, наверное, сами… воровка! – затопав ногами,выкрикнул Петя.

Отец с серьезной грустью укоризненно качал головой, не всостоянии понять, что делается в душе мальчика.

Покуда Дуня бестолково суетилась в кухне, собирая вещи итребуя расчета, Петя выбежал в детскую и так страшно хлопнул дверью, что наспинке кровати закачался эмалевый образок ангела-хранителя.

Мальчик наотрез отказался просить у Дуни прощенья. Он лег впостель и притворился, что у него обморок. Его оставили в покое.

Отец не поцеловал его на ночь.

Петя слышал, как тетя уговаривала Дуню остаться и как та,всхлипывая, наконец согласилась.

Среди ночи Петя часто просыпался, ужасаясь своему поступку.Он был готов бежать в кухню и целовать Дуне ноги, умоляя о прощении. Но ещебольшее волнение охватывало мальчика при мысли о Гаврике, который потребует завтраденег.

Утром, выждав момент, когда отец повел Павлика в ваннуюкомнату умываться, Петя вынул из шкафа старый вицмундир.

Семейное предание гласило, что вицмундир этот был сшит папойтотчас при выходе из университета и надет всего один раз в жизни, по настояниюмаминых чопорных родственников, требовавших, когда папа венчался с мамой, чтобывсе было, как у людей. С тех пор вицмундир висел, всеми забытый, в шкафу.

Ушек на нем оказалось очень много, но большинство из них, ксожалению, были слишком маленькие, в игру не годившиеся.

Больших имелось всего четыре, да и они не оправдывалинадежд. Это были малоценные толстые, белые, почти вышедшие из употреблениятройки.

На совесть пришитые к тонкому сукну старательным одесскимпортным прошлого века, они не поддавались ножницам. Петя нетерпеливо зубамивыдрал их с мясом.

Стоит ли говорить, что и на этот раз Петю постигла в игреполная неудача? Его долг Гаврику возрос необычайно.