Едва на Ближних Мельницах распространился слух, чтовыпускают арестованных, Гаврик тотчас побежал к участку.

Терентий, не ночевавший последнюю неделю дома и неизвестнооткуда появившийся рано утром, проводил Гаврика до угла, сумрачный, шатающийсяот усталости.

– Ты, Гаврюха, конечно, старика встреть, только, не дай бог,не веди его сюда. А то с этой самой «свободой», будь она трижды проклята, возлеучастка, наверное, полно тех драконов. Подце́пите за собой какого-нибудьЯкова, а потом прова́лите нам квартиру, даром людей закопаете. Чуешь?

Гаврик кивнул головой:

– Чую.

За время жизни на Ближних Мельницах мальчик научился многоепонимать и многое узнал. Для него уже не было тайной, что у Терентия наквартире собирается стачечный комитет.

Сколько раз приходилось Гаврику просиживать на скамеечке укалитки почти всю ночь, давая тихий свисток, когда возле дома появлялись чужиелюди!

Несколько раз он даже видел матроса, приходившего откуда-тона рассвете и быстро исчезавшего. Но теперь матроса почти невозможно былоузнать. Он завел себе приличное драповое пальто, фуражку с молоточками, аглавное – небольшие франтоватые усики и бородку, делавшие его до такой степенинепохожим на себя, что мальчику не верилось, будто он именно тот самый человек,которого они вместе с дедушкой подобрали в море.

Однако стоило только всмотреться в эти карие смешливыеглаза, в эту капризную улыбку, в якорь на руке, чтобы всякие сомнения тотчасрассеялись.

По неписаному, но твердому закону Ближних Мельниц – никогданичему не удивляться, никогда никого не узнавать и держать язык за зубами –Гаврик, встречаясь с матросом, представлялся, что видит его в первый раз. Точнотак же держался и матрос с Гавриком.

Только один раз Жуков, уходя, кивнул мальчику, как хорошознакомому, мигнул и, хлопнув по плечу совершенно как взрослого, запел:

– Ты не плачь, Маруся, будешь ты моя!

И, нагнув голову, шагнул в сени, в темноту.

А между тем Гаврик догадывался, что из всех людей,приходивших к Терентию, из всех представителей завода Гена, мукомольной фабрикиВайнштейна, доков, фабрики Бродского и многих, многих других матрос был самыйстрашный, самый опасный гость.

Несомненно, он принадлежал к той славной и таинственной«боевой организации», о которой так много было разговоров в последнее время нетолько на Ближних Мельницах, но и по всему городу.

– …Чую, – сказал Гаврик. – Только куда ж я нашего старикаотведу по такому холоду, если не на Ближние Мельницы?

Терентий задумался.

– Слушай здесь, – сказал он наконец, – ты его перво-напервоотведи на море в хибарку. В случае, если за вами кто-нибудь и прилипнет, топускай видит, куда вы пошли. Переждете в своей халабуде до вечера, а как толькосмеркнет, тихонько идите прямо по такому адресу… я тебе сейчас скажу, а тыхорошенько запоминай: Малая Арнаутская, номер пятнадцать. Зайдешь к дворнику испросишь Иосифа Карловича. Ему скажешь, хорошенько запоминай: «Здравствуйте,Иосиф Карлович, прислала Софья Петровна узнать, получили ли вы письмо изНиколаева». Тогда он тебе ответит: «Уж два месяца нету писем». Чуешь?

– Чую.

– Повторить можешь?

– Могу.

– А ну скажи.

Гаврик собрал на лбу прилежные складки, сморщил носик исосредоточенно выговорил, как на экзамене:

– Значится, Малая Арнаутская, пятнадцать, спросить удворника Иосифа Карловича, сказать: «Здравствуйте, Иосиф Карлович, прислала довас Софья Петровна узнать, чи вы получили письмо с Николаева». Тогда той мнедолжен сказать: «Уж два месяца нету писем»…

– Верно. Тогда ты ему можешь смело сказать, что прислалТерентий, и пускай он нашего старика возьмет пока что к себе и кормит его, атам видно будет. Я тогда заскочу… Чуешь?

– Чую.

– Ну, так будь здоров.

Терентий повернул домой, а Гаврик побежал к участку.

Он бежал во весь дух, продираясь сквозь толпу, становившуюсяпо мере приближения к вокзалу все гуще и гуще.

Начиная с Сенной площади навстречу ему стали попадатьсявыпущенные из участка арестованные. Они шли или ехали на извозчиках, скорзинками и кошелками, как с вокзала, размахивая шапками, в сопровожденииродственников, знакомых, товарищей.

Толпы бегущих по мостовой людей провожали их, крича безперерыва:

– Да здравствует свобода! Да здравствует свобода!

Возле Александровского участка, окруженного усиленныминарядами конной и пешей полиции, стояла такая громадная и тесная толпа, чтодаже Гаврику не удалось пробраться сквозь нее. Тут легко можно разминуться состариком.

При одной мысли, что в случае, если действительноразминутся, дедушка может привести за собой на Ближние Мельницы «Якова»,мальчик вспотел.

С бьющимся сердцем он бросился в переулок, с тем чтобыкак-нибудь обойти толпу, во что бы то ни стало пробраться к участку иперехватить дедушку. Неожиданно он увидел его в двух шагах от себя.

Но, боже мой, что стало с дедушкой! Гаврик даже не сразу егоузнал.

Навстречу мальчику, держась поближе к домам, покачиваясь насогнутых, как бы ватных ногах, тяжело шаркая рваными чоботами по щебню иостанавливаясь через каждые три шага, шел дряхлый старик с серебряной щетинойбороды, с голубенькими слезящимися глазами и провалившимся беззубым ртом. Еслибы не кошелка, болтавшаяся в дрожащей руке старика, Гаврик ни за что б не узналдедушку. Но эта хорошо знакомая тростниковая плетенка, обшитая грязнойхолстиной, сразу же бросилась в глаза и заставила сердце мальчика сжаться от нис чем ни сравнимой боли.

– Дедушка! – испуганно закричал он. – Дедушка, это вы?

Старик даже не вздрогнул от этого неожиданного окрика. Онмедленно остановился и медленно повернул к Гаврику лицо с равнодушно жующимигубами, не выражая ни радости, ни волнения – ничего, кроме покорного,выжидающего спокойствия.

Можно было подумать, что он не видит внука, – до тогонеподвижны были его слезящиеся глаза, устремленные куда-то мимо.

– Дедушка, куда вы идете? – спросил Гаврик громко, как углухого.

Старик долго жевал губами, прежде чем произнес – тихо, носознательно: