Но почему же все вокруг радуются и развешивают флаги – этобыло непонятно. Может быть, что-нибудь веселое написано еще дальше? Однако умальчика не хватило прилежания дочитать эту грустную царскую бумагу до конца.

Впрочем, мальчик заметил, что почти каждый подходивший к афишкепервым долгом отыскивал в ней в середине место, которое почему-то всем особеннонравилось. Это место каждый непременно читал вслух и с торжеством оборачивалсяк остальным, восклицая:

– Эге! действительно – черным по белому: дароватьнеприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов.

При этом некоторые, не стесняясь тем, что находятся наулице, кричали «ура» и целовались, как на пасху. Тут же мальчик оказалсясвидетелем сцены, потрясшей его до глубины души.

К толпе подкатили дрожки, из которых проворно выпрыгнулгосподин в совершенно новом, но уже продавленном котелке, быстро прочитал,приложив к носу кривое пенсне, знаменитое место, затем трижды поцеловалошалевшего извозчика в медно-красную бороду, плюхнулся на дрожки и, заорав навсю улицу: «Полтинник на водку! Гони, скотина!», пропал из глаз так же быстро,как и появился.

Словом, это был во всех отношениях необыкновенный день.

Тучи поредели. Перестал дождик. Просвечивало перламутровоесолнце.

Во дворе важно расхаживал в своей черной гимназическойкурточке с крючками вместо пуговиц и в фуражке без герба Нюся Коган, мечтая,как он теперь, ввиду наступившей свободы вероисповедания, поступит в гимназию икакой у него появится на фуражке красивый герб.

Петя долго играл с ним в классы, после каждого прыжкаостанавливаясь и продолжая рассказывать про гимназию страшные вещи.

Пугал:

– А потом он тебя ка-ак вызовет да ка-ак начнет спрашивать,а ты ка-ак не будешь ничего знать, а тогда он тебе ка-ак скажет: «Можете идтина место, садитесь», да ка-ак припаяет тебе кол, вот тогда будешь знать!

На что рассудительный Нюся возражал, тихо сияя:

– Почему? А если я буду хорошо готовить уроки?

И пожимал плечами.

– Все равно, – неумолимо резал Петя, прыгая на одной ноге иноровя носком выбить камешек из клетки «небо» (через ять). – Все равно! Ка-аквлепит кол!

Потом Петя угостил Нюсю шоколадкой, а Нюся сбегал в лавочкуи принес «вот такую жменю кишмиша».

Потом Петю позвали завтракать. Петя пригласил к себе Нюсю.Отец был уже дома.

– А! – воскликнул он весело, увидев Нюсю. – Надо полагать,что теперь мы скоро будем иметь удовольствие видеть вас гимназистом, молодойчеловек! Поздравляю, поздравляю…

Нюся вежливо и солидно шаркнул ногой.

– Почему нет? – сказал он, с застенчивым достоинствомопуская глаза, и густо покраснел от удовольствия.

Тетя сияла. Папа сиял. Павлик громыхал в коридоре, играя в«свободу», причем перевернутые и расставленные в ряд стулья он почему-тонакрывал ковриком и ползал под ними, нещадно дуя в трубу, без которой, к общемуужасу, не обходилась ни одна игра.

Но сегодня мальчика никто не останавливал, и он возился вполное свое удовольствие.

Каждую минуту со двора прибегала Дуня, взволнованно сообщаясвежие городские новости. То у вокзала видели толпу с красным флагом – «непройдешь!». То на Ришельевской качали солдатика: «Он, бедненький, так иподлетает, так и подпрыгивает!» То народ бежал со всех сторон к участку, где,говорят, выпускают арестованных. «Одна женщина бежит с девочкой на руках, а усамой аж слезы из глаз капают и капают». То возле штаба поставили караул изюнкеров – никого посторонних до штабных солдат не пропускают, даже от оконотгоняют. А вольный один все-таки успел подбежать к окну, стал на камень и какзакричит: «Да здравствует свобода!» А те солдаты ему из своих окошек обратно:«Да здравствует свобода!»

Все эти новости принимались с радостью, с поспешнымивопросами:

– А что полиция?

– А что он?

– А что она?

– А что они?

– А что на Греческой?

Иногда открывали балкон и, не обращая внимания на холод,выходили посмотреть, что делается на улице. В конце Куликова поля можно былорассмотреть темную массу народа и красный флаг.

Вечером пришли гости, чего уже давно не бывало: папинысослуживцы, тетины знакомые курсистки. Вешалка в передней покрылась чернымипальто, мантильями, широкополыми шляпами, каракулевыми шапочками пирожком.

Петя видел, как резали на кухне чайную колбасу, прекраснуюветчину и батоны хлеба.

И, засыпая после этого утомительного, но веселого дня,мальчик слышал доносившиеся из столовой густые раскаты чужих голосов, смех,звон ложечек.

Вместе с ярким лучом лампы из столовой в детскую проникалсиневатый дым папиросы, вносивший в свежий и теплый воздух нечто необыкновенномужское и свободное, чего в доме не было, так как папа не курил.

За окном было гораздо светлее, чем обычно: к слабому светууличных фонарей примешивались разноцветные, как бы желатиновые линейкииллюминации.

Петя знал, что теперь взамен флагов по всему городу междудеревьями развешаны на проволоке шестигранные фонарики со стеклами,раскаленными и закопченными горящей внутри свечкой.

Двойные нити однообразных огоньков тянутся в глубину прямыхи длинных одесских улиц. Они манят все дальше и дальше в таинственную дальнеузнаваемого города, из улицы в улицу, как бы обещая где-то, может бытьсовсем-совсем близко, вот тут за углом, некое замечательнейшее многоцветноезрелище необычайной красоты и блеска.

Но за углом все та же длинная улица, все те же однообразные,хотя и разноцветные нити фонариков, так же уставших гореть, как и человек срединих – гулять.

Красные, зеленые, лиловые, желтые, синие полотнища света,поворачиваясь в тумане, падают на прохожих, скользят по фасадам, обманываютобещанием показать за углом что-то гораздо более прекрасное и новое.

И все это утомительное разнообразие, всегда называвшееся«тезоименитство», «табель», «царский день», сегодня называется таким жеразноцветным словом «конституция». Слово «конституция» то и дело раздавалось изстоловой среди раскатов чужих басов и серебряного дилиньканья чайных ложечек.

Петя заснул под шум гостей, которые разошлись необыкновеннопоздно – наверное, часу в двенадцатом.