Он открыл в Интернете проекты Бродского: двадцатиэтажка «Тетрис», выстроенная совместно с крупной строительной фирмой, сам он не потянул бы; винтовая башня «Облако», кинотеатр «Иллюзион», торговый центр «Бульвар» – пока проекты. Он действительно талантлив. У него свое видение, нешаблонное, возможно, слишком жесткое, угловатое… но, безусловно, это было талантливо!

Лучший математик школы, сказал Драга. А я рыба-прилипала! Самокритично, ничего не скажешь. Единственный друг Бродского, других не было. Дистанция, высокомерие, минимум эмоций, комплекс… неполноценности? Считал себя неудачником из-за матери и компенсировал это совершенством и холодом. Не подпускал к себе никого, чтобы не потерять и не испытать боль. Человек в футляре. Кто-то сказал «застегнутый на все пуговицы».

Федор вспомнил, как Бродский спросил, правда ли, что философия помогает уйти… забиться в норку еще глубже? Жалел ли он о том, что совершил? Раскаивался ли? Прекрасный математик, талантливый архитектор, нечеловечески выверенные и просчитанные проекты… Федор вспомнил фотографии Снежаны с разбитым лицом, кровь на полу, на стенах… Он добрый, убеждала секретарша Бродского Елена, он только с виду как робот, помогите ему! Уговорите его согласиться на адвоката, просил Драга. Я видел любовника Снежаны! Алиби Шеремету обеспечил именно Драга, косвенно подтвердив вину Бродского. Я понимаю Руслана, Снежана не подходила ему, слишком красива и избалованна… колье стоит сумасшедших денег… синие лучики на ее коже…

Голоса в голове Федора ускоряются, их уже не разобрать.

Если Бродский умрет… а он, скорее всего, умрет – слишком много крови потерял… Если! Тем более он не хочет жить. Боится жить. Ему незачем жить. Жалко их всех: и убийцу, и жертв… Следствие закончено, забудьте. Убийства войдут в местные анналы и превратятся в легенду про маньяка, обсуждать их в городе будут еще долго. Леша Добродеев грозится написать книгу. Детектив. Он уже начал. Написал первую главу, позвонил Федору и зачитал: с пафосом и очень громко. Федор словно видел, как Леша держит в одной руке листки с текстом, а другой бурно размахивает в такт словам…

Ему казалось, что он посмотрел захватывающий фильм, вот уже финал и пошли титры, в зале включили свет и нужно уходить… а не хочется, что-то недосказанное вьется, какие-то незамеченные и непонятые тайные смыслы…

Неожиданная мысль пришла Федору в голову. Он накинул на плечи плед, взял кружку с остывшим кофе и вышел на балкон полюбоваться на луну, а заодно хорошенько обдумать неожиданно пришедшую мысль…

…В десять утра он был уже на Монастырской семнадцать и стучал в окно словоохотливой старушки, от души надеясь, что она его помнит и не придется долго объясняться. Она его помнила…

Пунктом вторым программы на сегодня числился визит к юристу Даниилу Драге. С выражениями сочувствия и сожаления, что помочь Руслану Бродскому он, Федор Алексеев, не в состоянии.

Драга со скорбным лицом поднялся ему навстречу. Он уже знал о попытке самоубийства. Они обменялись рукопожатием. Драга вытащил из тумбы бутылку коньяку и рюмки. Ни о чем не спрашивая, разлил. Чокнется или нет? – мелькнуло в голове у Федора. Драга коснулся своей рюмкой его:

– За Руслана!

Они выпили.

– В этом весь Руслан! – сказал Драга. – Он не боец, не будет цепляться за соломинку. Он не понимает, что попытка суицида будет расценена как признание…

– Я предпринял кое-какие шаги по вашей просьбе, – сказал Федор. – А вчера узнал, что Бродский в больнице. Очень жаль.

– Спасибо. Состояние у него тяжелое, но самое главное, он не хочет жить. После трагической смерти Снежаны он не хочет жить…

– У него есть родные? Я помню, он говорил о матери…

– У Руслана никого нет. С матерью он не поддерживает отношений уже много лет. По-моему, я рассказывал…

– Кто его наследник?

– По завещанию Руслана бенефициар я. Согласно моему – он. Ближе у него никого нет. Да и у меня… – Голос Драги прервался. – Кроме того, нас связывали определенные финансовые отношения.

– Примите мои соболезнования, – сказал Федор, надеясь, что Драга возразит. Но тот промолчал…

Пунктом третьим предполагался выход примы-балерины – Леши Добродеева. Федор позвонил, и журналист немедленно откликнулся, выпалив:

– Федя, привет! Всегда готов! Где встречаемся?

Федор в который раз восхитился готовностью Добродеева лететь сломя голову в любую сторону, откуда запахло жареным. А стиль-то, стиль!

– Через полчаса, в «Кукушке». – Не удержался и прибавил: – Роджер[11].

…«Они сошлися, лед и пламень…» Трепещущий Добродеев и спокойный Федор Алексеев. Слишком спокойный.

– Федя, что?

– Нужно взять интервью у одного человека…

– Интервью? – Тон у Добродеева был обескураженный. – Почему… у кого? Я думал, это по делу Бродского!

– Это по делу Бродского, Леша. Тебе нужно продержать его два часа, не меньше. Продумай вопросы! Не суть какие, публиковать интервью ты вряд ли будешь. Хотя… время покажет.

Добродеев некоторое время испытующе рассматривал Федора, потом спросил:

– Ты уверен? Это не рискованно? Может, расскажешь?

– Расскажу, но не сейчас. Согласен?

– Спрашиваешь! Два часа гарантирую. Когда выступаем?

– Прямо сейчас. Звони и договаривайся. Вот номер.

Он слушал, как Добродеева тут же понесло и он с реверансами многословно излагает резоны встречи.

– Порядок! – доложил тот. – В три!

– Сумеешь подготовиться? – спросил Федор, и журналист иронически фыркнул. – Прекрасно. Встречаемся здесь же в пять. Удачи!

– А если… – Добродеев запнулся.

– Я вернусь, Леша. Честное слово. До встречи!

Он поднялся и пошел к двери; взволнованный Добродеев перекрестил его вслед. Потом заказал еще одну чашку кофе, проверил диктофон и стал мысленно сочинять вопросы для интервью…

Федор Алексеев дождался трех пополудни и отправился на дело. Когда из подъезда вышла жилица – пожилая дама, любезно поздоровался и придержал дверь. Поднялся на третий этаж, остановился перед восьмой квартирой и позвонил: раз, другой. Оглянулся и достал проволочку с крючком – подарок завязавшего домушника, от души надеясь, что за ним не наблюдает в глазок любопытный сосед.

Дверь открылась, Федор нырнул внутрь и перевел дух. Однажды он уже проделывал нечто подобное, а на стреме в полуобморочном состоянии стоял Савелий, который не сумел ему отказать. Добродеев же, в отличие от трепетного Савелия, бросился в сомнительную затею со всем пылом прожженного авантюриста. Федор посмотрел на часы и скомандовал себе: ад рем!