Тут Денис осекся. Редко случалось ему видеть, чтобы мгновенная улыбка так преобразила женское лицо. Елизавета Андреевна разом на десять лет помолодела. Радость и гордость за сына были до того искренними, что Давыдов словно в раскрытой книге прочитал: «Что бы о моем Васеньке ни говорили, а я знала, знала, что он себя еще покажет, и все его способности, как бриллианты, засияют!..»

— В общем, я сделаю так, что он перейдет на службу в московское отделение Осведомительного агентства! — неожиданно для себя выпалил Денис.

И тут же ему стало страшно. Если так — Никишин станет его подчиненным. А насколько он вообще способен трудиться в таком агентстве? Одно дело — высматривать карманников на Николаевском вокзале и хватать их за белы рученьки, и совсем другое — защищать безопасность Отечества…

— Денис Николаевич! — воскликнул меж тем Никишин. — Да я же в лепешку разобьюсь!

И тут же все семейство, отбросив чинность, загомонило.

Сестры у Никишина были не то чтобы красавицы, но вполне способные стать оными, если бы их приодеть и как следует причесать. Младшая, Анюта, еще носила косу с бантом, хотя ей стукнуло девятнадцать. Верочка зачесывала волосы гладко, не взбивала надо лбом и не расчесывала на модный лад, на прямой пробор, выкладывая над ушками пышными волнами. Чувствовалось: мать таких вольностей не одобряет. С другой стороны, помощница фельдшерицы носит белую косынку-«апостольник», под ней любые кудри примнутся.

Наконец Давыдова усадили, налили ему горячего чая, отвалили на тарелку здоровенный кусок пирога. И опять его осенило: да ведь в этой семье годами не принимали гостей!

— Я, собственно, пришел просить вашей помощи, Вера… — Денис посмотрел на Елизавету Андреевну.

— Вера Петровна, — с достоинством подсказала мать.

— Вера Петровна. Мне нужно попасть в восьмое отделение больницы, где содержатся женщины… как бы выразиться…

— Я знаю, кто там содержится, — спокойно сказала Верочка.

— Я должен увидеть их лица. Но — скрытно. Может статься, одно мне знакомо. Как бы это устроить?

Верочка задумалась.

— Послезавтра утром господин Маргулис идет с осмотром. Потом больную Савичеву и больную Птицыну, скорее всего, повезут к нему в кабинет. У обеих — мышечная атрофия. У Савичевой даже дошло до некроза. Везут больных на каталке. Если заплатить санитару Бондарчуку, он уступит свой халат и шапку. Но это нужно делать с вечера, выпроводить его и на ночь остаться в больнице, чтобы утром не бродить по коридорам и никому не попасться на глаза.

— Верочка, вы большая умница!

— Я сама буду сопровождать каталки, потому что потом больных везут к нам в кабинет, на процедуры. Тут можете быть спокойны. А вот как вам выбираться из больницы — не знаю, — честно добавила девушка и задумалась.

— А давайте я! — вдруг вызвалась Анюта. — Я же туда ходила, меня знают! Ты останешься в кабинете, а я помогу Денису Николаевичу скрыться.

Давыдов взвыл про себя. Его волшебный седой локон произвел обычное действие: Анюта уже смотрела на гостя влюбленными глазами. И это было совершенно некстати.

Верочка — та держалась стойко. Давыдов исподтишка даже залюбовался девушкой. Все в ней было гармонично: аккуратная прическа, белая блузочка с высоким воротником, накинутый на плечи толстый клетчатый платок — вне моды, но словно окутанная облачком света. Давыдов даже не смог бы вообразить эту девушку в невероятном «абажуре» графини Крестовской.

— Нюша, перестань! — сказала Елизавета Андреевна. — Без тебя справятся.

— Но я тоже могу! Как с молочницей торговаться, так: Нюша, где ты? А как важное дело делать — так перестань?!

— Анна Петровна, ваша помощь тоже пригодится, только не сейчас, — попытался успокоить девушку Давыдов.

— А когда же? Если меня с пятницы возьмут на службу…

— Никакой службы! — твердо решила Елизавета Андреевна. — С Божьей помощью, Вася будет зарабатывать достаточно, чтобы ты могла учиться, а не сидела по двенадцать часов в день, тыкая эти проводки в гнезда и выслушивая всякий вздор.

— Да, работа телефонной барышни не из легких, — согласился Давыдов. — Но я слыхал, что они очень быстро выходят замуж. А у вас, Анна Петровна, прелестный голосок…

— Вот и я говорю: нужно на всем экономить, чтобы Анюта брала уроки сольфеджио, — вмешалась Верочка. — А потом можно найти место в церковном хоре. Деньги небольшие, зато…

— Зато спасу свою бессмертную душу! Нет, это все просто невозможно! В театр вы меня не пустите, я знаю, так что же мне — в цыганский хор убежать?! И убегу — цыгане меня не выдадут!

— Очевидно, свои представления о таборе вы взяли из пушкинских «Цыган», — предположил Давыдов. — Вера Петровна, передайте, пожалуйста, пастилу. Приятно вспомнить детство…

Но тарелку с пастилой поставила перед ним Анюта, и Денис понял, что пора спасаться бегством.

Тут ему невольно помог сам Никишин, который засобирался на дежурство. И Давыдов, уговорившись с Верочкой о встрече, ушел вместе с хозяином дома.

— На Пречистенскую набережную? — спросил Денис.

— Да.

— Далековато ехать.

— Ох, и не говорите! Сколько на извозчика потратишь…

— Едем вместе! — вдруг решил Давыдов. — Посмотрю, что за Ефросинья такая.

— Так вы ее не увидите, — покачал головой Никишин. — Она сиднем в кресле сидит, даже к окошку не подходит.

— А вся Москва ей визиты наносит? Что, и ночью?

— Некоторые дамы приезжают ночью. Прошмыгнет такая, в шубейке обтерханной, вроде как из простого сословия, потом выскочит, в Зачатьевский свернет, а ее там автомобиль дожидается. Шалят дамочки!..

Доехав до набережной, Давыдов удивился: сколько там, оказывается, понастроили особнячков, один другого милее, и напрочь истребили старые домишки.

— И что, так и ходите дозором? — спросил он Никишина. — Тут же и укрыться негде.

— Зачем? Нам же не парадное крыльцо требуется, а черный ход. Хотя и за парадным приглядываем. Фасад дома глядит на реку, там, на набережной не укроешься, а черный ход — с Нижнего Лесного переулка, со двора. А переулок — сами знаете, всякие закутки имеет.

— Она ведь не весь дом нанимает?

— Только квартиру в первом этаже. Второй стоит пустой. Еще в первом этаже живет отставной генерал Феоктистов с большим семейством. Я так полагаю, это он господину Кошко нажаловался, что всякая шушера по ночам к Ефросинье бегает. Генерал — уж такой генерал, что дальше некуда. Бородищу надвое расчесывает, а она у него — как веник. Расчешет — так выходит чуть ли не шире плеч. А шествует с тростью на прогулку — все извольте расступаться. Но у Феоктистовых свой черный ход. И по ночам к ним гости не ездят. Такого гостя генерал бы собственноручно пристрелил.

— Побольше бы таких генералов, — проворчал Давыдов. Он хорошо знал эту породу несгибаемых старых служак с очень простыми понятиями о верности и чести.