* * *

Напарник Никишина уже прохаживался в переулке.

— Это Митрич, — сказал Иван. — Очень хороший, надежный товарищ. Сам вызвался. У него подозрения насчет одного мошенника, так хотел бы взять с поличным.

— И мы сейчас будем бродить взад-вперед, как привидения? — спросил Давыдов.

— Прогуливаться, Денис Николаевич. Ничего, скучно не будет! О, вот, глядите, и визитеры…

К воротам подкатили извозчичьи санки, из них выбрались два господина, скорым шагом вошли во двор.

— Я лиц не разобрал, — пожаловался Давыдов.

— Это оттого, что мы под фонарем стоим. А нам надо наблюдать из темноты. Ну и, опять же, дело привычки.

— Ну, скроемся во мраке…

Апрельский снег уже не скрипел, а чавкал под ногами.

— К утру приморозит, будет скользко, — сказал Никишин. — Но мы тут до самого утра торчать не станем. Вот такая у меня сейчас служба, Денис Николаевич. А больше податься было некуда. У меня, видите ли, заболевание: пишу неправильно, ни в одну канцелярию не возьмут.

— То есть как?

— А так. Все правила грамматики наизусть знаю, когда другой напишет с ошибками — сразу вижу а сам берусь писать — рука черт-те что выводит. Потому и в гимназии сперва из чистого милосердия держали. Потом, конечно, выгнали. Про заболевание я позже узнал, и то случайно. А думали: рассеянный, лентяй, дурака валяю…

— Тяжко же тебе пришлось!

— Да уж…

Давыдов подумал: что же Осведомительному агентству делать с таким приобретением? Но слово сказано — отступать некуда.

Они отошли к темной стене соседнего дома и для постороннего взгляда пропали из виду — слились с этой стеной.

— А потом, когда Митрич пойдет к набережной, мы тут взад-вперед прогуляемся. И за разговором время скоротаем, — словно извиняясь на скуку своего ремесла, сказал Никишин. — Вдвоем-то веселее.

— Расскажи-ка еще про Ефросинью, — попросил Давыдов.

— Ну, что тут рассказывать? Кто-то ее чуть ли не из муромских лесов вывез. А в Москве такие личности быстро в моду входят. К ней сюда и из Питера приезжают. Вот что странно: обычно дамы всяких пророков и пророчиц любят. Был в Москве, бог весть когда, полоумный Корейша — так к нему целые делегации в Преображенскую больницу таскались… Денис Николаевич!

Никишин дернул Давыдова за руку, прижал к стене, и тут же мимо них в опасной близости пронесся автомобиль. Он резко затормозил и крутанулся на месте.

— Спасибо, — вдруг охрипнув, еле выговорил Давыдов. — Вот сукин сын!

— Они ночью, знаете, как носятся? Улицы пустые, извозчиков уже мало, вот и безобразничают…

— Тихо…

Из автомобиля выскочили двое мужчин и поспешили к той же калитке.

— И эти — к Ефросинье… — прошептал Никишин.

— Да что у нее там, бал, что ли?

— Нет…

Никишин кинулся к автомобилю, присел на корточки выглянул. Шофер, смотревший на двоих мужчин, что шли к калитке, его не заметил. Он, не выключая мотора, встал так, что фары освещали вытоптанную в снегу дорожку.

Давыдов, обеспокоенный странным поведением Никишина, расстегнул пальто и достал браунинг.

Когда мужчины вошли во двор, автомобиль медленно двинулся по переулку, Никишин метнулся обратно.

— Он! Точно — он, Денис Николаевич!

— Да кто же — он?!

— Меня из-за него в филеры перевели, я его на всю жизнь запомнил!

— Кто ж такой?

— Вам господин Кошко не говорил, позорить меня не стал. А я вора на Николаевском вокзале проворонил, который его обокрал. Вор-то, говорили, сам Хлопоня, да мне с того не легче!

— И что?

— Шуму из-за него было! Как будто министра Фредерикса, не приведи господь, обокрали! Я его узнал!

— Никишин!.. — едва не зарычал Давыдов.

— Это мистер Ходжсон, консул английский, будь он неладен!

— Точно — он?!

— Как есть! У меня на лица память. Да он в том же самом пальто был, и в шапке…

— Мистер Ходжсон… Вон оно что!.. Сюрприз! Эка где вынырнул! — обрадовался Давыдов.

— За каким чертом он сюда ночью явился и на кой ему безграмотная муромская баба? — недоумевал Никишин.

— Ох, Иван, сдается мне, никакая это не муромская баба. И у нее там — штаб какого-то заговора!.. Так, хорошо. Считай, что с сего часа ты на службе в Осведомительном агентстве. Сейчас я изловлю извозчика и поеду давать телефонограмму в Питер. Потом вернусь. А ты смотри за всеми, кто выходит. Может, еще кого признаешь. И, когда все уберутся, жди меня.

Ночью лихачи ломили такую цену, что глаза на лоб лезли. Ночь по праву считалась временем их главного заработка. Но Давыдову было не до торговли. Он примчался в Колпачный, разбудил дежурного, продиктовал донесение и на том же лихаче вернулся на Пречистенскую набережную. Там Никишин доложил: из дома провидицы вышли трое, приехал один. Все — хорошо одетые мужчины. Консул не появлялся, так там и сидел.

— Ладно. Главное мы выяснили. Сейчас вы с Митричем, наверно, покинете пост?

— Да еще часик погуляем.

— Хорошо, я тогда поеду отсыпаться, завтра явно будет бессонная ночь. Встретимся у тебя дома. И, Никишин, раз я взял тебя на службу, то вот аванс…

Давыдов достал из портмоне двадцать рублей.

— Да Господи!..

— Пока — столько. Держи. Да держи, черт бы тебя побрал! — вдруг вспылил Давыдов.

Он вдруг испытал острую жалость к этому странноватому человеку.

Потом, уже укладываясь спать, Денис достал из буфета бутылку коньяка, приготовленную для подарка Гольдовскому, подумал — и выпил целый стакан. После чего рухнул в постель и приказал себе спать.

* * *

Следующий день был суетливым. Нарсежак привез мастера по слуховым трубам. Его тайно доставили на чердак, и он соорудил все необходимое. Потом потребовалось так же секретно вывести старика из дому. Давыдов сам поехал на Николаевский вокзал встречать новых помощников — стенографистов. Нужно было оборудовать для них на чердаке рабочее место. Хлопот хватало, и Давыдов еле успел вечером в Третью Мещанскую. Верочка уже ждала его.

— Я вам все приготовила, — сказала она. — Вот бутылка с морсом, вот булочки. Вот полотенце. Утром, когда торопишься, можно протереть лицо и руки мокрым полотенцем, очень освежает. Идем скорее.

В гостиную заглянула Анюта и ахнула:

— Денис Николаевич, вы здесь, как это замечательно!

— Я уже ухожу, Анна Петровна, — торопливо ответил Давыдов.

Гинекологический корпус Старо-Екатерининской больницы выходил прямо на Третью Мещанскую. Это было двухэтажное здание, больше похожее на особняк солидного человека, обладающего хорошим вкусом. Портила впечатление разве что скромная дверь под навесом. Рядом с корпусом возносился пятиглавый храм в честь иконы Богоматери «Всех скорбящих радость». Чувствовалась в этом некая особая ирония: какая уж радость, если женщина идет мимо храма в такое медицинское заведение…