Милена закусила губу и неуверенно произнесла:

— Не помню… Извините, Грэг, но просто не обратила внимания. Там ведь масса экспонатов.

Грэг кивнул:

— Мэм, вам не за что извиняться. Я тоже не могу сказать, был ли кинжал или нет, хотя я по роду деятельности обязан обращать внимание на каждую мелочь. Но это мы еще выясним. Страшнее другое… — Он посмотрел на бездыханное тело Франклина и сказал: — Это уже второе убийство, совершенное в отрезанном от внешнего мира «Зимнем Белом доме». Причем второе убийство, совершенное в течение нескольких часов и при помощи экспоната из коллекции вашего мужа. Ведь и президента Грампа, и дворецкого Франклина убили вещью, которая принадлежала когда-то одному из бывших президентов США!

Милена вздрогнула и, чувствуя, что у нее вдруг начинают шевелиться волосы на голове, прошептала:

— Господи, Грэг? Что это значит?

Заместитель начальника секретной службы, насупившись, произнес:

— Это значит, мэм, что мы, по всей видимости, имеем дело с еще одной, шестой, категорией убийц: серийным убийцей, который находится на территории частной резиденции президента США и который совершил, по крайней мере, два убийства, использовав для этого предметы из коллекции вашего мужа, некогда принадлежавшие бывшим властителям Белого дома! — И, помолчав, добавил: — С серийным убийцей, точнее, маньяком-психопатом, который под прикрытием урагана «Хиллари» творит бесчинства здесь, в «Зимнем Белом доме», мэм! И этот маньяк-психопат, мэм, один из нас!

* * *

«Стать топ-моделью я смогла, упорно работая над собой и беспощадным трудом добиваясь поставленных целей…»

Милена Грамп, супруга кандидата в президенты США Делберта У. Грампа, в интервью американскому изданию журнала Vogue

Больше всего Милена опасалась, что Гордион заартачится и откажет ей в выезде за рубеж, тем более в Париж, являвшийся центром загнивающего Запада. И элементарно сделает так, чтобы власти Герцословакии отказали ей в выдаче заграничного паспорта.

Однако куратор пришел в восторг от открывавшихся перспектив и заявил:

— Девонька, я всегда верил, что ты — нечто особенное! Иначе бы не подцепил тебя тогда на крючок!

Милена вздохнула, вспоминая свою вербовку в результате идиотского — как еще назвать-то! — инцидента в гостинице «Москва». Это раньше ей казалось, что это кошмарное стечение обстоятельств. А некоторое время назад она поняла, что это была простая комбинация, разыгранная Гордионом при помощи милиционера из стеклянной будки. И все для того, чтобы заполучить нового стукача, точнее, в ее случае, новую стукачку.

— Поедешь! — заверил он ее. — Я все устрою. Проблем никаких не будет. О, мы выходим на международный уровень, девонька! Будешь собирать информацию в самом сердце буржуазного мира и поставлять мне! Мы с тобой такие дела сможем провернуть! Ты так запросто второй Мата Хари станешь!

Кто такая Мата Хари, Милена не знала, но ее это и не занимало: наверняка какая-то старая, давно отбросившая коньки шлюха, на которую ей якобы надо равняться.

А она не собиралась ни на кого равняться. Потому что сам Жан-Поль Годо выбрал не кого-то, а именно ее. И назвал ее своей музой.

В Париж Милена вылетела полторы недели спустя, увозя в чемодане свои нехитрые пожитки, а в голове — наставления Гордиона. Он намеревался превратить ее в шпионку международного класса и при помощи поставляемых ею сведений получить звание полковника, которым бредил уже давно.

Милена же, не переча Гордиону, думала во время их последней встречи, что шпионить ни за кем не собирается. И что, если Гордион и станет шантажировать ее этой дурацкой записью, на которой она занимается садомазосексом с тем симпатичным англичанином, то теперь ей на это решительно наплевать.

Потому что она в Париже, а они по-прежнему в Экаресте!

Однако несмотря на принятое решение, Милена кивала, уверяла, что будет получать директивы из герцословацкого посольства, и старательно записывала в тетрадный лист все то, что требовалось привезти из Парижа Гордиону, его жене, теще, а также сестре и двум теткам.

Этот список Милена разорвала и выбросила, когда вышла на улицу из конспиративной квартиры. Подхваченные летним ветром клочки бумаги полетели в синее небо, и девушка вдруг ощутила, что счастлива.

Но Париж оказался вовсе не таким, как она себе представляла. Точнее, очень даже таким: Елисейские Поля, Эйфелева башня, Триумфальная арка, набережная Сены…

Все это было именно таким, какое она видела на страницах глянцевых журналов.

* * *

А вот работа модели и музы Жана-Поля Годо была совсем даже не такой. В его доме моды, расположенном недалеко от площади Бастилии, ее встретили не то что с пренебрежением, а с откровенной враждебностью. Все — помощники и помощницы Жана-Поля, графические дизайнеры, портнихи, даже уборщицы и консьержи — и в первую очередь другие работавшие на Жана-Поля манекенщицы.

Они смеялись над ее ужасным акцентом. Над тем, что она не говорит по-французски. Над ее необразованностью. Над ее привезенным из Экареста гардеробом.

Над всем, буквально над всем.

К концу первой недели Милена, которой Жан-Поль предоставил маленькую квартирку в принадлежащем ему доходном доме, была готова покинуть Париж и вернуться в Экарест, о чем и сообщила мэтру, зайдя в его просторный, заваленный эскизами и образцами материи кабинет.

Жан-Поль, взяв ее за руку, подвел к вольтеровскому креслу, скинул с него кусок золотистой парчи и, усадив Милену на жесткое сиденье, обитое малиновым бархатом, произнес:

— Я ведь сам выходец с Пиренеев. Приехал в Париж с ужасным акцентом — меня здесь никто не понимал или делал вид, что не понимает. Когда я основал свое первое ателье, надо мной все хохотали, крутя пальцем у виска. Еще бы, все рассчитывали, что я разорюсь в течение первого года. Я и разорился. И думал над тем, какой вид самоубийства лучше: броситься с моста в Сену, повеситься в своем ателье или отравиться. Одно я знал точно: возвратиться в деревушку, где я родился и вырос, я не смогу!

— И какой вариант ты выбрал? — спросила Милена, на что Жан-Поль ответил:

— Отраву. Точнее, раздобыть яд было сложно, поэтому я решил накупить у дилеров у Гар-дю-Нор наркоты, смешать ее с моим любимом джином, выпить и заснуть вечным сном на кушетке в моей квартире, под крутящуюся пластинку Эдит Пиаф. Вот ведь было бы хлопот хозяину квартиры, которому я задолжал за полгода и который выставлял меня на улицу!

— И ты выпил? — спросила Милена, а Годо ответил:

— Как видишь, нет. Иначе бы сейчас не находился здесь и не разговаривал с тобой. Просто хозяин вместе с полицией и судебными приставами заявился в тот момент, когда я собирался уже свести счеты с жизнью, и выставил меня незадолго до Нового года на улицу. Я решил, что могу, конечно, напиться и наглотаться «колес» и лечь в сугроб — тогда, поверь, в Париже еще были сугробы! — и замерзнуть. Или элементарно начать все сначала. Кстати, потом, когда во второй год дела пошли лучше, а в третий я из ателье сделал свой дом моды и у меня появились первые шальные деньги, я не стал спускать их на развеселую развратную жизнь, против которой, как ты знаешь, я ничего не имею, я купил тот самый дом, в котором ютился и хотел покончить с собой. У того самого месье, что обзывал меня «сумасшедшим извращенцем» и «полным нулем», выставляя в морозный день на улицу.