За десять минут до начала встречи Найл (один из владельцев книжного магазина и устроителей кинофестиваля) спросил, в какой последовательности мы собираемся читать свои произведения. Питер тут же ответил, что хотел бы выступить вторым. Он принялся рассуждать о том, что обычно ему все равно, и сразу извинился передо мной за то, что придал этому такое большое значение, но сегодня он хотел бы выступать вторым. Питер был встревожен и напуган, весь напрягся и как будто хотел поскорее уйти из-за столика в кафе, где состоялась наша с ним последняя беседа. Я сказал Питеру, что не возражаю и выступлю первым, но, по правде говоря, меня это встревожило.

Чтения проходили в небольшой общественной зоне позади магазинов на первом этаже. Там стояли черный диван и похожие на скелеты серые складные стулья, на которых можно было рассадить не более тридцати человек. Несмотря на два ряда окон, освещение было тусклым. Низкий белый потолок, стены из темного сланца. У дальней стены была оборудована зона для чтения, где стояли кресло, обитое красным бархатом, и черный микрофон на изогнутой металлической подставке.

Найл быстро представил меня, я сел в кресло и принялся читать. Я прочитал фрагмент длинного рассказа, который написал для антологии ужасов, посвященной птицам. Слушатели смеялись в правильных местах, и, поднимая голову, я видел, что их глаза устремлены на меня, а не в пол или в окно, и не закрыты. Я читал двадцать минут, затем ответил на два вопроса слушателей: один был про экранизацию и еще один о том, над чем я тогда работал. На этот вопрос у писателя всегда должен быть заранее приготовлен ответ, даже если правдивее всего было бы сказать «ни над чем». Затем пришла очередь Питера.

Я отправился в ту часть комнаты, где у стены рядом с единственной дверью стояли зрители. Когда Питер проходил мимо, он похвалил мое выступление и похлопал меня по плечу. Я поблагодарил его, хотя в глубине душе мне хотелось сказать: «Да пошел ты! Я не нанимался работать у тебя на разогреве!» Я не должен был сердиться и быть таким мелочным, но ничего уже не изменить. Я стоял позади зрителей и чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на то что мое выступление закончилось, а предшествующая ему автограф-сессия прошла успешно. Я вел себя как капризный маленький засранец, и мне было все равно.

На Питере были синяя футболка с кадром из «Челюстей» и шорты до колен. Он не стал садиться, а вместо этого встал перед микрофоном и буквально навис над сидевшими в первых рядах зрителями. Он стал благодарить аудиторию и шутить, но я почти не слушал его. Кажется, он отпустил какую-то остроту в мой адрес, которая вызвала смех, но затем признался, что на самом деле считает за честь выступать вместе с Джаредом, что я для него как брат. Эти его слова тоже разозлили меня. Было что-то фальшивое в этой дани уважения, в этой чванливой лести, которую он высказывал теперь, когда его стали публиковать как знаменитого автора.

Питер снял с плеча черную сумку и положил ее в красное кресло, затем нагнулся и стал что-то искать в ней. Он вытащил руку, сжимавшую черный малокалиберный пистолет. Я не видел, как он достал оружие, так как был уверен, что он извлечет из сумки книгу, которую собирался читать, а потому безучастно разглядывал собравшихся, пытаясь вспомнить, кому из них я продал и подписал свои книги.

По комнате разнеслось несколько нервных смешков, которые тут же стихли, словно их и не было. Я поднял взгляд и увидел, что Питер засунул дуло себе в рот и закрыл глаза. Я посмотрел на него в тот самый момент, когда он положил палец на спусковой крючок; его рука, плечо и губы напряглись, словно он готовился.

Послышался громкий хлопок, и я вздрогнул так сильно, что лязгнули зубы. Его тело упало, и дым повис в воздухе в том самом месте, где он только что стоял, а потом – пуф, абракадабра! – исчез! Питер упал навзничь, опрокинув красное кресло перед тем, как рухнуть на пол. Ногой он, вероятно, смахнул стойку микрофона, которая полетела на зрителей в первом ряду, затем и сам микрофон отскочил от пола, а из динамиков послышался пронзительный скрежет. Кто-то из зрителей вскочил со своего места, стараясь держаться подальше от Питера и пистолета; другие кинулись к его неподвижному телу, и вскоре оно скрылось из вида. Все кричали. Я стал протискиваться через толпу, перешагивая через опрокинутые складные стулья. На каменной стене на высоте роста Питера была кровь. Кровь также забрызгала спинку красного кресла, в которое он так и не сел. Кровь была под повернутой головой трупа и его левой рукой. В моих воспоминаниях растекающаяся лужа крови напоминала постоянно меняющий свои очертания силуэт.

Прошло два дня с тех пор, как я получил второй конверт. Я пока не открывал его.

За эти два дня я нашел фотографии двух присутствовавших на чтениях зрителей, которые покончили с собой, – фотографии, сделанные до и после мероприятия. Я не мог без слез просмотреть обе подборки. На снимках, сделанных до, ничего нет. Зато тень есть на тех снимках, которые сделаны после.

Два дня. Я сделал сотни фотографий самого себя и все их распечатал. На каждом снимке были эти неизменные, тихо затаившиеся тени, словно с картин Эшера, темные силуэты или очертания пустого пространства, которых не было на моих предыдущих фотографиях. Их не было, а теперь они появились. Они присутствуют на всех моих новых снимках, независимо от того, в какой момент и в каком месте те были сделаны, независимо от ракурса и освещения. Они и теперь со мной, даже если я с трудом могу их рассмотреть.

Я аккуратно вырезал все эти тени с каждой фотографии. Я не тешу себя надеждой, что их можно удалить с меня, словно раковые клетки. Но, возможно, я могу помешать их дальнейшему распространению. Не исключено, что Питер думал точно так же, когда послал мне свое фото. Я хотел позвонить Доминику и рассказать ему, что делаю, но не мог рисковать, не мог рисковать им.

Я могу назвать происходящее предчувствием, интуицией. И от этой мысли невозможно отделаться, избавиться; у меня нет выхода, осталось только пройти это все до конца. Иногда идеи бывают именно такими.

Я разделся до трусов и приклеил скотчем вырезанные кусочки фотографий к своему телу, покрыл ими себя фрагмент за фрагментом так, чтобы края идеально соединялись