как маленький ребенок. Он был сдержан, говорил тихо, старался не смотреть в глаза и улыбался легкой, едва заметной улыбкой, исчезавшей через несколько секунд после того, как она появлялась на его губах. Мне стало интересно, каким отцом был Питер, и был ли я лучше или хуже его, хотя и знал ответ: не лучше, но и не хуже. Мэгги была очень энергичной и маниакально-дружелюбной, как взбудораженный электрон, который стремится заряжаться и отскакивать. Когда Мэгги была меньше, она любила рисовать мои портреты с невероятно длинной бородой и оставляла свои рисунки на полу, чтобы я мог увидеть их, пока гостил в их доме. В то утро она только что покрасила волосы в розовый цвет и хотела обсудить со мной, какие фильмы ужасов, по моему мнению, ей уже можно было смотреть.

Питер заплатил за мой кофе и небольшую горку оладий. Я пытался всучить ему десять долларов, но он отказался их брать. Этот щедрый жест был немного унизительным для меня, хотя он и не стремился меня обидеть.

Я встал из-за стола последним. Питер ушел вслед за детьми, за ним отправилась и Лорен. Она погладила Питера по спине. Тот повернулся и улыбнулся ей. Могло ли это краткое проявление физической нежности заставить его передумать, изменить свои планы? Питер быстро обвел взглядом маленький зал ресторана и его посетителей, склонившихся над своими яичницами и чашками с кофе, а потом снова взглянул на меня так, словно на пустом стуле слева сидел кто-то еще.

Я подумал, что в конверте письмо, в котором подробно объяснялись причины его поступка, и решил, что потом покажу его Лорен, а также сотрудникам полицейского департамента Провиденса.

Нераспечатанный конверт я отнес на кухню и положил на стол. Всплакнул и сказал «Какой же ты засранец!» несколько раз подряд. Я понимал, что это несправедливо. Он покончил с собой, потому что химический коктейль в его мозгу превратил его в подлого грязного мошенника и лжеца.

В конверте была поздравительная открытка. На зеленом фоне голубым неоновым курсивом было написано: «Спасибо». Я развернул открытку, и из нее выскользнула фотография. Вероятно, эта открытка с благодарственной надписью не содержала никакой скрытой издевки: Питер просто машинально взял первую попавшуюся, чтобы сохранить фотографию. Сама фотография была напечатана на обычном белом листе, а не на глянцевой фотобумаге. Изображение было зернистым, а по краям лист заворачивался от переизбытка краски.

На фотографии Питер был запечатлен в одиночестве. Он стоял перед зеркалом в ванной, держа в одной руке мобильный телефон; маленькая, похожая на звездочку вспышка закрывала левую половину его бесстрастного лица. На Питере были только черные трусы-боксеры. Его белую кожу покрывали багровые шрамы от прыщей. Он стоял ссутулившись, сильно сгорбив спину, словно у него не было сил расправить грудную клетку, содержимое которой казалось слишком уязвимым. Он был худым, жилистым мужчиной, но вследствие чрезмерной сутулости создавалось впечатление, что его кожа обвисла и превратилась в валики, которые нависали над резинкой трусов. Он будто намеренно стремился придать себе такой уродливый, изможденный и гротескный вид. Увидев его таким, мне снова захотелось плакать. Я не понимал, зачем он снял себя в таком виде. Я пришел к выводу, что он страдал от какого-то ужасного психического недуга и видел себя именно таким, а также был уверен, что и окружающие воспринимали его подобным образом. Затем внутри открытки я обнаружил короткую записку и прочитал ее:

«В правом нижнем углу фото. Ты видишь это? Никому больше это не показывай».

Мы с Питером виделись два или три раза в году на различных писательских мероприятиях и авторских чтениях, которые устраивались на северо-востоке страны. Каждый год в феврале я проводил одни выходные дома у Питера, а потом мы ехали в Бостон на небольшой научно-фантастический фестиваль, куда нас, авторов литературы ужасов, всегда приглашали для выступлений. Раз в неделю мы разговаривали по телефону. В недели, предшествовавшие моему разводу и сразу после него, мы стали созваниваться гораздо чаще. Во время этих бесед он всегда выслушивал меня, утешал, говорил, что я смогу поддерживать отношения с моим сыном Домиником. До моего развода Питер иногда приезжал ко мне на несколько дней, обычно во время весенних каникул, и Доминик с удовольствием демонстрировал ему недавно выученные приемы карате. Доминик – добрый, чрезмерно активный и любопытный, но боюсь, что такой же социально неприспособленный, как и его отец. Теперь я вижусь с Домиником только раз в две недели, и вид у него всегда очень встревоженный. Пока пруды и реки не покрылись льдом, я беру его на рыбалку – это оправдывает наше молчание и не терзает мне душу слишком сильно.

У меня много знакомых и коллег, возможно, даже слишком много. Большинство из них виртуальные: коллекция аватарок, лайков, репостов и электронных писем, на которые я в последнее время нечасто отвечаю. Мы с Питером были друзьями. Мне нелегко об этом говорить. Он назвал меня братом меньше чем за минуту до того, как свел счеты с жизнью.

Почему он не прислал мне фотографию по электронной почте или на телефон? Почему не показал, когда я гостил у него дома или когда мы были в Провиденсе?

Почему я сам не увидел это на фото (ведь это видно невооруженным глазом) до того, как прочитал надпись на открытке?

Второй конверт примерно того же размера, что и первый, доставили также утром несколько дней назад. Я пока что не вскрывал его. В то утро, когда его принесли, я положил его поверх распечатанных мной фотографий, включая те, на которых был запечатлен я. И все эти снимки как слой пепла покрывали фотографии, на которых был Питер. Фото Питера были порезаны на кусочки, а затем соединены и склеены скотчем, и где-то под ними, в самом низу находилось то первое фото, которое он прислал мне, под ним – благодарственная открытка и первый конверт, а под ними – кухонный стол, и все это связано и тесно переплетено, как в том детском стишке про «кота, который пугает и ловит синицу, которая часто ворует пшеницу, которая в темном чулане хранится…»

Новый конверт. На почтовом штемпеле дата – за четыре дня до того, как он покончил с собой, через два дня после того, как он отправил первый конверт, за два дня до того, как я уехал в Провиденс.

Время не похоже на прямую стрелу. Иногда оно – колода карт. Ты можешь перетасовать ее, а потом снять часть карт.

В какой-нибудь другой