что лучшие врачи Кольруда, включая ректора медицинской академии, лишь бессильно развели руками в ответ на мольбы и угрозы убитого горем отца… Все ожидали вспышки безудержной ярости, громокипящего гнева – и были готовы к чему угодно.

Но только не к веселой, доброй улыбке, не к радостно сияющим глазам.

Господин сошел с ума, это было яснее ясного.

* * *

Толпа, переполошившая всех псов – и цепных, и бездомных – на добрую милю вокруг, разбухала с каждой минутой, как река, вбирающая в себя ручьи. И громовое скандирование «Сла-ва Холь-гу!» становилось все более оглушительным.

Рамона по-прежнему несли на руках, будто статую святого угодника. Бывший сапожник что-то кричал, потрясая кулаками, и его небритое, опухшее лицо сияло.

Изо всех окон выглядывали люди, привлеченные невероятным, неслыханным со времен Великой Смуты шумом, – кто испуганно, кто с любопытством. Спросить, что происходит, и получить ответ было немыслимо – все заглушали вопли, непрерывно вырывающиеся из многих сотен глоток. Уверенно слышалось только имя графа. И те, кому этого было достаточно, торопливо выбегали на улицу и присоединялись к шествию.

Скорее случайно, нежели осмысленно часть народа принялась кричать:

– Хотим Наместника Хольга!

Некоторое время звучала сущая нелепица, потому что примерно половина толпы продолжала истошно декламировать: «Сла-ва Холь-гу!» Немного погодя, сначала нестройно, робко, потом все более уверенно голоса стали сливаться в общий рев:

– Хо-тим На-мест-ни-ка Холь-га! Хо-тим На-мест-ни-ка Холь-га!

Четкие, как барабанный бой, слоги призыва звучали все громче и громче, пробуждая в людях первобытные инстинкты, разгоняя кровь и вселяя надежду.

Слабый в эти минуты казался себе сильным, трусливый считал себя смелым, глупый – умным, бездарный – талантливым, уродливый – неотразимым…

Каждый шедший по улицам Кольруда чувствовал себя частью общего и великого дела и не променял бы это ощущение ни на какое богатство.

* * *

Дверь распахнулась без стука, и Ральф, оборачиваясь, гневно сдвинул брови и уже открыл рот, чтобы отругать невежу, посмевшего войти к дворецкому его сиятельства, словно в деревенский трактир. И замер, точно так же потрясенный видом господина, как и лакеи минуту назад.

– Ваше…

– Где Гумар? – перебил граф.

– В доме сотника, ваше сиятельство. Вы же сами изволили приказать…

– Пойдемте к нему, немедленно!

Дворецкий торопливо зашагал за графом, стараясь не отставать и мысленно взывая к богам и всем святым сразу. У него тоже не осталось сомнений: несчастный отец, не выдержав горестного известия, тронулся умом.

Что теперь будет?!

* * *

Эйрис, сидевшая на крыльце домика, встрепенулась, подняла голову.

В подступившей темноте уже нельзя было различить дороги, но она отчетливо расслышала дробный, приближающийся стук копыт.

Глава II

Граф Хольг шел по аллее усадьбы быстрой, уверенной походкой, полный восторженной радости, искренне удивляясь, как он мог проклинать самого себя, злую судьбу и весь окружающий мир.

Еще совсем недавно ему казалось, что жизнь потеряла всякий смысл, и он с полным равнодушием отнесся даже к привезенному письму Правителя, чем немало озадачил дворцового фельдъегеря. Его совершенно не тронули хвалебные фразы: «Мы очень довольны Вами, граф», «Истребление шайки злодеев доставило Нам большую радость и заслужило Наше полное одобрение» и целый ряд им подобных. С тем же успехом его могли бранить и проклинать.

Всего несколько минут назад он, один из влиятельнейших людей Империи и первый ее богач, был несчастнее последнего нищего. Огромное состояние, высокий титул, родовое имя, прославленное многими поколениями предков, – все это теперь стоило не дороже жалкой горсточки медных монет, потому что не могло спасти его единственного ребенка. Оставалось надеяться только на чудо. Но он с бессильным отчаянием чувствовал, как эта надежда тает, подобно последнему снегу в погожий мартовский день.

И тут прозвучали слова отца Нора…

Граф весело, от души рассмеялся, не видя, как исказилось от страха и жалости лицо дворецкого, поспешавшего следом.

Он с удовольствием подметил, что мастерски устроенная злодеям ловушка – ров и вал с частоколом – исчезла, сровнена с землей, словно ее и не было. Работа исполнена очень хорошо, надо похвалить того, кто распорядился. И непременно выполнить обещание, данное стражникам: они честно заслужили эти деньги. Более того – удвоить награду, даже утроить! А в придачу – несколько бочонков лучшего, отборного вина вроде того, которым напились те два олуха.

Не только стражникам – и слугам тоже выдать вино! Ведь они так искренне желали выздоровления мальчику… Пусть празднуют и радуются!

Святые угодники, как могло случиться, что он, отец, сам не додумался до такой простой вещи?!

Гумар уже дважды спасал жизнь его сыну. Первый раз – когда выследил и поймал разбойничьего лазутчика, сорвав их злодейский план. Второй раз – когда успел оттолкнуть ребенка, приняв на себя удар разбойничьего копья. Значит, спасет и в третий раз, тут не может быть сомнения!

Ведь боги троицу любят.

* * *

Двое верховых ехали по пустынной дороге, освещенной тонким нарождающимся месяцем. Впереди был рослый, широкоплечий мужчина в охотничьем костюме и шляпе с соколиным пером, сидевший на могучем вороном жеребце, казавшемся угольно-черным в сгустившихся потемках. Сзади трясся, отчаянно вскрикивая и непрерывно поминая святых угодников и нечестивых демонов, грузный толстяк в рясе, бестолково хватавшийся то за гриву серой в яблоках кобылы, то за высокую переднюю луку седла.

Даже человек, нисколько не разбирающийся в лошадях и во всем, что с ними связано, уверенно заявил бы, что головной всадник – опытный наездник, а святой отец то ли давно не ездил верхом, то ли вообще занялся этим впервые в жизни. Не менее очевидно было, что вороной безупречно вышколен и чует крепкую руку хозяина, а красавица кобыла, мягко говоря, с норовом.

Священник чуть не сорвал голос, умоляя попутчика сбавить скорость, но человек в шляпе с пером, то ли не слыша его жалобных воплей, то ли притворяясь, что не слышит, напротив, резкими и гортанными выкриками понуждал своего жеребца держать прежний темп. Тот шел довольно быстрым, ровным галопом, а серая в яблоках не отставала, время от времени вскидывая круп и сопровождая это движение ехидным ржанием. Точнее – издевательским…

Бедный святой отец, получая увесистый толчок сзади, чуть не утыкался лицом в шею серой бестии и только чудом не вылетал из седла, после чего оглашал окрестности особенно жалобными и пронзительными криками. Они могли бы смягчить даже самое черствое сердце.

Но попутчик оставался глух к его мольбам.

* * *

Правитель Ригун, неподвижно глядя в потолок опочивальни, чувствовал, как охватившее его отчаяние понемногу сменяется усталым, тупым равнодушием.

Снадобья, подносимые лейб-медиком, были бесполезны. Они не помогли