89 г. до н. э. хоть и выдался для римлян лучше 90-го, начался со смерти еще одного консула. Подобно Лупу и Цепиону, Луций Порций Катон[225], прибывший в начале 89 г. до н. э. принять командование над состоявшими под началом Мария войсками, тоже не воспринял старика всерьез. Катон вынудил Мария отказаться от должности легата, ссылаясь на слабость его здоровья, а сам повел своих людей в злополучное наступление на лагерь марсов и тут же сложил в бою голову.

Но вот на других фронтах ситуация складывалась получше. Ростки мятежа в Умбрии и Этрурии после обещания гражданства и энергичной военной кампании под руководством нового консула Помпея Страбона – которому помогали юный сын Помпей и молодой кадровый офицер Марк Туллий Цицерон – вскорости зачахли. После этого Страбон возвратился в Аскул и продолжил осаду. Дабы выбить Страбона с занимаемых позиций, италийцы собрали армию в десять тысяч человек, но тот никуда уходить не пожелал. После провала последней попытки обеспечить подкрепление, воцарившееся в городе отчаяние сподвигло командира гарнизона потерять в своих соотечественников веру. Он устроил себе грандиозный банкет и под конец выпил полную чашу вина с ядом.

Исчерпав все оборонительные резервы, в ноябре 89 г. до н. э. Аскул, наконец, капитулировал. Одерживая победу, Страбон прощать не мог. Когда его армия вошла в город, «он высек розгами и обезглавил всех предводителей. Затем продал на торгах рабов и трофеи, а остальным обитателям города повелел уйти – действительно свободными, но голыми, босыми и нищими»[226]. И хотя предполагалось, что средства из разграбленного Аскула пойдут на финансирование более масштабной войны, большую их часть Страбон оставил себе, а остальное промотал, нажив себе во всех без исключения лагерях множество врагов. Вскоре все называли его «мясником Аскула»[227].

Оставшиеся повстанцы рассчитывали быстрым ударом поставить римлян на колени, но теперь им пришлось столкнуться с затяжной войной. Предложение гражданства поступило лишь после явного поражения римлян, и многие предводители италийцев сомневались в искренности их намерений. Но поскольку на них со всех сторон напирали легионы, италийское правительство покинуло столицу Италию и переехало в глубь самнитской территории, известной своей безжалостной, наследственной ненавистью к Риму. У них по-прежнему еще оставалось достаточно людей, они владели важными стратегическими пунктами, но мятежный полумесяц без конца сокращался. Из немногочисленных предводителей, не отказавшихся продолжать борьбу, остатками италийских армий выбрали командовать старого полководца марсов Силона. Под его началом по-прежнему состояли пятьдесят тысяч человек, но рассчитывать на дальнейшую помощь после того, как по всей Италии разлетелась весть о предоставлении гражданства, больше не приходилось.

На юг, наконец, единоличным командующим прибыл Сулла. Ему было приказано пройти маршем по Кампании и выйти к побережью, чтобы вернуть своенравные города в римское стойло. Свой путь он закончил у врат мятежных Помпей[228], которые тут же взял в кольцо осады. На помощь городу тут же бросилась одна из италийских армий и в первом бою разбила Суллу. Однако он перегруппировал силы и отбросил италийцев, которые укрылись в безопасном месте неподалеку от Нолы. Когда он спас в бою легион, за героизм, проявленный им в ходе этой кампании, солдаты наградили Суллу почетным венком. Теперь, преисполненный уверенности в себе, он опять повел армию на Помпеи и захватил их. Затем повернул, вторгся на территорию гирпинов, сжег дотла их главный город Эклан, после чего племя сложило оружие, двинулся в Самний и захватил город Бовиан. Эта череда побед обеспечила ему в Риме огромную популярность – в аккурат к выборам консула.

К концу 89 г. до н. э. Союзническая война пошла на спад, но двухлетний конфликт повлек за собой значительные потери среди италийского населения. Хотя древние источники и склонны к непомерному раздуванию цифр, есть все основания полагать, что он унес жизни трехсот тысяч человек. И когда тела римлян и италийцев сгорали на погребальных кострах, их уже было друг от друга не отличить.

С точки зрения экономики война обернулась настоящей катастрофой и подорвала ее даже больше, чем вторжение Ганнибала. Земли богатых и бедняков одинаково были разорены грабежами, стояли в запустении, многие подверглись преднамеренному разрушению. Сенаторов отрезали от их италийских владений, захваченных и разграбленных мятежниками. К весне 88 г. до н. э. из всех уголков Италии стали поступать сообщения о нехватке хлеба и голоде, который еще больше усугублял римский городской плебс, «будто ненасытная утроба поглощавший что только можно, но все равно неспособный утолить свой голод… Рим был несчастнее всех остальных городов, на которые он ниспослал несчастья, ничего им не оставив и ничего не получив сам»[229].

Помимо прочего, хаос Союзнической войны породил и денежный кризис. Во время войны на рынок хлынул поток фальшивых денег, заставляя семейства припрятывать гарантированно настоящие монеты, что привело к резкому снижению их доли в обращении. На фоне сокращения денежного рынка публиканы-банкиры, у которых к тому же оказались под угрозой интересы в Азии, потребовали вернуть им долги. Но заемщики не могли погасить полученные кредиты, потому как их владения разорила война. Даже республика, и та испытывала недостаток в средствах, для покрытия которого пришлось устроить распродажу земли, известной как «сокровища Нумы», – резерва, предназначенного для финансирования высших жрецов.

В разгар кризиса претор по имени Азеллион решил изыскать способ облегчить долговое бремя обедневших высших сословий. Он разрешил заемщикам подавать на кредиторов в суд, и те, вконец разоренные, бросились добиваться освобождения от уплаты долгов, породив целую лавину судебных разбирательств. Публиканы-банкиры, видя, что их состояния идут прахом, обвинили в своих несчастьях Азеллиона. Однажды, когда он приносил на форуме жертву богам, в него стала бросать камни небольшая шайка. Азеллион сбежал и укрылся в соседней таверне, но его зажали там в угол. Убийца перерезал ему горло. «Вот так Азеллион, в должности претора, совершая возлияния в золоченых одеждах, традиционных для подобных церемоний… был убит прямо во время жертвоприношения»[230]. Ничего святого больше не осталось.

Когда активное сопротивление стало уделом всего нескольких оплотов мятежников, остальная Италия увидела, что же на практике подразумевал Закон Юлия. По удивительной случайности, в 89 г. до н. э. наступило время очередного ценза, времени продумать детали не было, поэтому кого включать в списки граждан, а кого нет, было непонятно. А решить этот вопрос было жизненно важно, ведь число потенциальных претендентов на гражданство из числа италийцев вдвое превышало число римских граждан. И если население Италии равномерно распределить по тридцати пяти трибам, они наглухо забьют голоса римлян в Народном собрании. До этого сенат уже определил городских плебеев и всех без исключения вольноотпущенников в четыре городских трибы, это при том, что в сельских господствовали богатые граждане, которые могли позволить себе приехать в Рим на выборы. Поэтому италийцам, чтобы захватить в Народном собрании власть, понадобится всего ничего, даже если совсем немногие новые граждане в своей целеустремленности понесут расходы, чтобы отправиться в Рим и заняться там политикой. Поэтому цензоры «по чистой случайности» нарушили религиозный обряд, необходимый для ратификации ценза, и его результаты пришлось выбросить на помойку.