молодого, амбициозного и многообещающего научного работника. Он был экономистом по образованию и ранее руководил отделом научного прогнозирования. В 1970-е годы при плановом хозяйстве Советского Союза требовалось не только разработать технологию получения нового продукта, но и обеспечить экономическую эффективность создаваемого процесса. Времена, когда не считали денег при создании новых технологий, потихоньку начали уходить в прошлое. К этому же времени относится лозунг Брежнева, прозвучавший на каком-то съезде партии: «Экономика должна быть экономной». По моему мнению, до руководства государства стала доходить мысль, что ресурсы страны не бесконечны. И я считаю, что экономическая служба института, созданная под руководством Ивана Романовича и управляемая Клименко, была одной из сильнейших в нашей отрасли.

Владимир Леонидович прекрасно вел ученые советы, задавал выступающим актуальные вопросы, был начитанным и эрудированным человеком, не лез в карман за словом, но при этом не обладал способностями руководителя. The art of management — искусства управления у него не было. Раньше я считал, что способный ученый должен быть прекрасным руководителем. Но это не так. Я встречал много талантливых научных работников, которые не могли руководить никем, кроме себя, и немало прекрасных научных менеджеров, видевших проблему и пути ее решения, но не имевших особых научных способностей.

С приходом к власти новой дирекции сразу стало ясно, что стиль управления институтом изменился. Коллективу достаточно быстро дали понять, что жить будем по следующему принципу: друзьям — все, послушному большинству — ничего, а тем, кто пусть и не враждовал с начальством, но не разделял его идей, — все кары небесные. Не прошло и полутора месяцев после ухода Ивана Романовича, как Марка Семёновича Немцова уволили с должности руководителя группы поисковых исследований, а его сотрудников распределили по другим лабораториям. Многих это решение покоробило, потому что, хотя группа и работала не очень эффективно, Марк Семёнович внес огромный вклад в отечественную и мировую нефтехимию. Вполне справедливо считалось, что он заработал на содержание своей группы на много лет вперед. Поэтому его перевод в консультанты одного из заместителей директора научная общественность сочла оскорблением единственного в институте лауреата Ленинской премии.

Дальше — больше. При Осадченко было железное правило: администрация института не вмешивается в деятельность диссертационного совета. Например, заместитель директора института профессор Введенский участвовал в защитах диссертаций как рядовой член ученого совета, но ни в коем случае не как второе лицо в институте. А вскоре после смены руководства состоялась предзащита одного из друзей администрации. Работа была откровенно слабой. Хотя соискатель претендовал на рассмотрение последней как технологической разработки, стало очевидно, что все предложения автора внедрены не будут. Диссертация попала на глаза Марку Семёновичу, и если соискатель представлял работу полчаса, то эмоциональное выступление Немцова длилось около часа. Ни на одно из своих замечаний Марк Семёнович не получил вразумительного ответа. Как следствие, ученый совет проголосовал против допуска работы к защите. Я хочу подчеркнуть, что, если бы автором такой работы был родной племянник Немцова, он точно так же разгромил бы ее по одной простой причине — терпеть не мог халтуры в науке. Поэтому при Иване Романовиче это не стало бы событием. Может, Осадченко, чтобы сбросить накал страстей, пригласил бы к себе соискателя, посоветовал не расстраиваться и предложил помощь в редактировании работы. Думаю, в душе Иван Романович радовался бы, что из его родного и трепетно почитаемого ВНИИНефтехима научный брак не пошел в Высшую аттестационную комиссию. Конфликт был бы исчерпан. Однако новое руководство имело свои взгляды на взаимоотношения в научном коллективе.

Первым делом Марк Семёнович был лишен допуска к материалам с грифом «для служебного пользования». А поскольку на всех работах стоял этот гриф, он автоматически лишился возможности работать в институте и посещать ученые советы. С тех пор они стали тише и гораздо скучнее, я уже не говорю о продуктивности принимаемых решений. Кроме того, наши руководители захотели получить реванш и завалить на предзащите докторской диссертации соискателя, который не был врагом, скорее, принадлежал к покорному большинству, но дружил с явными недругами дирекции.

Прошло почти пятьдесят лет после постыдной трагикомедии, которую почему-то называли предзащитой докторской диссертации, но меня до сих пор захлестывает волна отвращения, когда я вспоминаю те три часа позора. После обычного для любой защиты выступления соискателя в бой вступили два кандидата наук, которые представляли команду гвардейцев директора. Заместитель директора нашего института, ведущий заседание, разрешал им задавать соискателю многочисленные вопросы с обвинительным уклоном. Причем после содержательных ответов последнего эти два «крупных ученых», как правило, начинали объяснять, как делать докторскую диссертацию, хотя ни один не имел никакого отношения к ее теме. В конце концов один из наших почтенных профессоров, выступив, спросил, почему эти двое «ученых», с таким напором поучающие других, сами не написали диссертацию. Но, по всей вероятности, дирекция провела воспитательную работу с членами ученого совета, поэтому с перевесом в один голос диссертацию (а она была хороша) решили не выпускать на защиту.

Я не хочу сказать, что идея завалить соискателя принадлежала директору, — многие приписывали злой умысел Огородникову. Но, несомненно, если бы Клименко выступил в защиту соискателя, результат голосования был бы другим.

После окончания предзащиты объявили перерыв, во время которого один из наиболее активных представителей «директорской сотни» подошел к Шапиро и сказал:

— Арон Лейбович, вы нашего завалили, а мы — вашего!

Я стоял рядом и увидел, как Арона буквально затрясло. Мне было очень интересно, какой ответ прозвучит на безобразный выпад. А Шапиро очень спокойно произнес:

— Вы все-таки не забывайте, что у вас партбилет в кармане лежит.

Через пятнадцать лет эта фраза показалась бы смешной, но в начале семидесятых она воспринималась абсолютно серьезно.

Самое интересное, что «ученую даму», нападавшую на соискателя, приблизительно через месяц после предзащиты перевели на должность старшего научного сотрудника с окладом триста. Если вспомнить, что десять рублей в просторечии называют червонцем, получится, что за эту грязную работу было уплачено тридцать червонцев. Вам ни о чем не говорит число 30?

Эта позорная предзащита и еще несколько дискриминационных мер дирекции по отношению к другим сотрудникам привели к взрыву: в декабре 1973 года восемь заведующих лабораториями напросились на прием к Клименко и потребовали снять с должности заместителя директора и начальника отделения, которых считали инициаторами самых неблагопристойных начинаний. Так как поход к директору института состоялся в декабре, восьмерых завлабов стали звать «декабристами». Для эпохи застоя это был небывалый случай: такой поступок выглядел настоящим восстанием. А при советской власти восстания сурово подавлялись. Я не знаю, как «декабристы» высказали свое требование директору, но не