С чуть выцветшей под лучами солнца фотографии на нее смотрела мама. Александра помнила этот снимок — раньше он в рамке украшал гостиную… Удачное фото. Мама его любила. Она была не роковой красавицей, а из тех женщин, которых часто называют «домашними»: полненькая, с мягким лицом, теплыми карими глазами и каштановыми волнами волос. Паша похож на нее, хотя мужчине такая внешность подходит меньше.

Мама любила весь мир. Ей остро не хватало того арктического холода, который жил в серых глазах клана Эйлеров.

Александра поставила лилии в каменную вазу у надгробья.

— Мама тяжелее всех перенесла то, что с тобой случилось, — тихо сказал Ян. — По-моему, тяжелее, чем я. Когда из Америки привезли твое тело… якобы твое… Она настояла, чтобы ей позволили заглянуть в гроб. Я не смог.

— Отец не позволил бы тебе.

— В этом и проблема: я все еще его слушался.

— Она увидела — и все равно не узнала меня, — горько усмехнулась Александра. — Не узнала свою собственную дочь!

— Не вини ее за это. Павел сказал, что тело было очень похоже на тебя — и оно плохо перенесло перевозку. Закрытый гроб был действительно нужен.

Да уж, такое увидеть — врагу не пожелаешь… Вряд ли мама рассматривала изуродованное лицо под крышкой гроба. Да и с чего бы ей не верить собственному мужу? Она, конечно же, знала, что он не всегда с ней честен. Но ей и в голову не могло прийти, что он станет врать о смерти дочери.

— Она так и не пришла в себя, — продолжил Ян. — Жила, как во сне… Думаю, она осталась в прошлом. Ей так было легче, иначе пришлось бы винить себя за то, что она позволила тебе уехать. Так же тихо она и умерла. Но ты должна знать… Она любила тебя, всегда.

— Я знаю.

От этого знания не становилось легче. Но теперь рядом с двумя портретами в ее памяти появился и образ светло-серого надгробья.

Здесь, на кладбище, Александра чувствовала странный покой, почти смирение, совсем несвойственное ей. Ей нравился холодный воздух, заполнявший кладбище: он отрезвлял ее, позволяя почувствовать себя живой. Ей приятно было смотреть на яркие пятна листвы и искусственных цветов на фоне мертвого города из гранита, мрамора и бетона. Во всем этом чувствовалась гармония, которую мама наверняка оценила бы. У нее всегда был отменный вкус…

Так что время, проведенное на кладбище, напоминало Александре тихую, грустную симфонию, в которую фальшивой нотой вдруг вторгся резкий скрипучий голос:

— А вы что тут потеряли? Вон, вон отсюда!

Обернувшись, они увидели, как по кладбищенскому холму поднимается Михаил Эйлер собственной персоной. На этом участке дороги он был вынужден опираться на руку помощницы, но в целом, держался довольно бодро.

Александра смирилась с тем, что сегодня потревожит в своей памяти одного призрака. К двум она оказалась не готова. Она очень долго думала о том, что почувствует, впервые встретив отца. Страх? Вроде как ей нечего бояться, но за эти четырнадцать лет образ отца, вечно недовольного ею, каким-то непостижимым путем накладывался на образы Джонни Сарагосы и мистера Чесса. Она не знала, почему, да и не пыталась понять. А может, ненависть? У нее было право на ненависть, если задуматься.

Но сейчас, глядя на иссушенного старика, она не чувствовала ничего. Как будто тот, кто изгнал ее из семьи, и этот несчастный были совсем разными людьми, никогда даже не встречавшимися. Его глаза напоминали Александре потемневшее серебро.

Ян сделал шаг вперед, словно пытаясь закрыть ее собой, но Александра тут же поравнялась с ним и опустила руку ему на плечо.

— Не нужно, все в порядке.

А вот Михаил Эйлер точно не считал, что все в порядке. Он ускорился, насколько это позволяло его нынешнее состояние. Сиделка определенно забеспокоилась, но спорить с ним не решилась.

— Я его сюда не звал, клянусь, — напряженно прошептал Ян.

— Верю. Не думаю, что общение с отцом доставляет тебе большее удовольствие, чем мне. Насколько он адекватен?

— По-разному. Если будет вести себя шумно, значит, адекватность средненькая. Когда он в своем уме, он в основном молчит, а если говорит, то бьет прямо в цель.

Да, в этом образе она и помнила своего папочку: терпеливый змей, который нападает, только когда накопил достаточно яда и готов ужалить. Но старикан, выбравшийся к могиле жены, рвался в бой. Он смотрел только на Александру, словно и не замечал, что она пришла не одна.

— Почему ты здесь? Зачем вообще выбралась из могилы? Раз уж не умерла, то и не показывалась бы!

— Не сомневаюсь, что тебя бы это порадовало.

— От тебя всегда были неприятности! Чем ты думала, когда поехала туда? Сразу можно было догадаться, чем это закончится! Но нет, ты у нас умнее всех, лучше всех! Ты сама нарвалась, не смей никого винить в этом!

Если бы он был в здравом уме, он вряд ли вел бы себя так агрессивно. Но в его больном сознании, похоже, реальные воспоминания слились с какими-то непостижимыми фантазиями. Он утратил ход времени, прошлое лепил таким, как ему удобно, и не представлял, что на самом деле означает возвращение Александры.

Она не могла выплеснуть свою обиду на этого человека. Он казался всего лишь наследником того Михаила Эйлера, которого знала она. Человеком, получившим то, с чем он не в состоянии справиться.

А вот Ян этого не понимал.

— Рот закрой, — холодно велел он.

— Ян Михайлович, это же ваш отец! — вспыхнула сиделка. — Больной человек! Как вам не стыдно!

— Никак не стыдно.

— На могиле матери!

— Тем более не стыдно. Я говорю то, что наверняка хотела сказать она, просто не отважилась.

— Ну, знаете ли! Я позвоню вашему брату!

— Вы и так ему позвоните.

Пока они спорили, Александра смотрела на отца, он — на нее. И постепенно в его взгляде появлялось узнавание, взрослое, зрелое. Не возмущение маразматика, неожиданно столкнувшегося со своей фантазией, а понимание того, что происходит здесь на самом деле.

Михаил Эйлер приходил в себя. Но его глаза оставались непроницаемыми, как пролитая ртуть. Невозможно было понять, что он думает, что чувствует и раскаивается ли хоть немного.

Когда сиделка и Ян наконец угомонились, Михаил спросил, ровно и безжизненно:

— Ты действительно считаешь, что я тебе что-то должен? И что? Скажи скорее, потому что у меня не так много времени на возвращение долгов.

— А тебе кажется, что ты все сделал правильно? — усмехнулась Александра.

— Я сделал то, что должен был.

— Что же?

— Я защитил эту семью от боли.

— Которую принесла я?

— В том числе.

— И за это, значит, ты мне ничего не должен… — задумчиво произнесла Александра. Потом она резко подалась вперед и прежде, чем сиделка успела ей помешать, перехватила Михаила за заднюю часть шеи и притянула к себе, вынуждая смотреть ей в глаза. Такие же глаза, как у него. Глаза, которых наверняка не было у девушки, которую он нарек ее именем и похоронил в ее могиле.