высокая брюнетка с длинными волосами одета в длинную юбку и топ. За столом позади мужчина одет в кожаный жилет с воротником.

— Я хотел бы, чтобы ты увидела себя прямо сейчас. У тебя такие большие глаза, — шепчет Йен мне на ухо, и звук доходит до низа моего живота. — Тайни, — говорит он, и я чувствую, что он хочет, чтобы я посмотрела на него. Он протягивает руку и гладит мою челюсть, а затем поворачивается ко мне лицом таким образом, что мы смотрим друг на друга. Мы так близко, что я могу наклониться и поцеловать его. Эта мысль заставляет облизнуть губы, и взгляд Йена опускается на них. Когда он смотрит, его зрачки наполняются похотью и нежностью. Если бы не официант, который кашляет, чтобы привлечь наше внимание, я бы схватила голову Йена и потащила бы под стол.

Недоумевая, я пытаюсь восстановить между нами расстояние и собраться.

Официант в белом фартуке и серых брюках ставит две фарфоровые пиалы с гаспачо из тунца с грибами и картофелем.

— Я даже не знаю твое среднее имя, — выпаливаю я.

— Йен Кинсейд Керр.

Рука оборачивается вокруг моей шеи, а другая подносит ложку ко рту. Я глотаю и пытаюсь сдержать стон восторга.

— Это вкусно, да? — он съедает свое и подмигивает мне.

— Звучит действительно по-шотландски, — говорю я слабым голосом.

Приносят другое блюдо, и Йен кормит меня им.

— Ах, не знаю, о чем ты, моя маленькая девочка. Смеешься над моим акцентом?

Я хихикаю.

— Это ужасно.

— Ну, теперь ты знаешь, что я плохо пародирую акценты. Как насчет тебя?

Глава 28

— Это было неприятно, — говорю я, когда мы возвращаемся в Центральные башни. Как и ожидалось, мама спит. Чаще всего она не может продержаться до восьми вечера. — Я не понимаю, как он может заигрывать со мной в одну ночь, а в другую появляться со своей женой.

— Он проверяет тебя. Хочет узнать, не станет ли наличие жены проблемой. Держу пари, через пару дней ты получишь еще больше сообщений. — Он барабанит пальцами по боковине дивана, выпивая бокал вина, чтобы расслабиться. Это было мое предложение. Он взволнован, и я боюсь, что сегодня он не сможет заснуть.

— По крайней мере, это просто сообщения.

— Пока что, — кисло говорит он, его рука крепко сжимает ножку бокала. У меня в голове проносится видение того, как он швыряет бокал о стену в «Аквариуме». Он ловит мой взгляд на стакане и выпивает содержимое одним глотком. Встав, он поднимает меня на ноги.

— Давай пока оставим это. Я слишком давно не пробовал тебя на вкус. — Он занимается со мной любовью так, словно на него вселился дьявол. Его руки грубы и властны. Он находится в тисках какого-то безумия, но потребность в его глазах очевидна и безошибочна. Что бы ему не было нужно, я хочу дать ему это.

— Я хочу тебя, — рычит он.

— Я у тебя есть, — отвечаю я, — в любом виде, в котором ты нуждаешься.

После шторма, с брошенными на пол простынями и подушкой, мокрой от подавления моих криков о завершении, мы лежим, прижавшись друг к другу. Напряжение, которое начинает нарастать с момента появления Хоу, не покидает его даже после секса.

— Ты мне не скажешь? — спрашиваю я, поглаживая мокрую от пота кожу его спины. — Я хочу понять. Если это, — я делаю жест между нами, — действительно что-то важное для тебя, то ты не можешь оставить меня в неведении.

Он молчит так долго, что мне кажется, он заснул. Но его сексуально огрубевший голос прерывает тишину.

— Четыре семьи со старыми деньгами отправили своих сыновей в Гарвард. Мой отец был одним из них. Отец Ричарда, Эдвард Хоу, был вторым. Двое других не важны для этой истории. Они друзья, деловые партнеры. Когда Ричарду понадобилась работа, его отец попросил моего отца об одолжении. Но дорогой образ жизни Ричарда — не знаю, были ли это наркотики, азартные игры, дерьмовые инвестиционные решения, проститутки или что еще — приводит его к растрате денег. Мой отец скрывает это, но потом рынок рушится, и он влипает в дерьмо. Растрата обнаруживается, и вину возлагают на отца. Хоу не хочет признаваться. У отца случается сердечный приступ, и он умирает, в результате чего мы теряем все свое имущество из-за лишения права выкупа и банкротства. Моя мама не может держать голову высоко поднятой, а если бы и могла, то у нее нет денег на игру. Она увозит нас в Нью-Джерси, где знакомится с азартным игроком. Он пристрастил ее к игре, и вскоре… — его голос прерывается.

— Как мать Малкольма, — мягко говорю я.

— Значит, ты знаешь?

Я киваю.

— Да, на какое-то время. Я имею в виду, именно поэтому он занимается наркотиками, и, наверное, поэтому он ввязался в другие дела. Он всегда выручает ее, но зависимость слишком сильна.

— Моя мать никогда не должна была содержать себя сама. Наркомания быстро выматывает. Она занималась… всякой ерундой… чтобы получить деньги. Что угодно. — Его голос напряжен. — Мне было стыдно за нее. Я притворялся, что не знаю ее. Потом возненавидел ее. И, наконец… я почувствовал облегчение, и это было самое мучительное чувство вины из всех. — Обхватив его своим телом, я глажу каждый сантиметр его тела, до которого могу дотянуться, как будто защищая его от воспоминаний.

Он утыкается лбом в мою шею. Его голос приглушен, но слова звучат отчетливо.

— Ее арестовали за приставание, когда мне было пятнадцать. К тому времени я уже работал, подрабатывал на набережной, а потом брал каждый цент и играл в покер в казино. Мне легко было дать двадцать один год из-за моих габаритов и задиристости. Я зарабатывал деньги не так быстро, как хотелось бы, и не в таких больших количествах, как хотелось бы, но мне приходилось лежать на дне, не привлекая к себе внимания. Я копил деньги, откладывал их, думал, что куплю нам хороший дом на пляже, отправлю маму в дорогую клинику, и все будет хорошо. Но было уже слишком поздно. Она продержалась не больше ночи. Попросила меня принести ей кое-что — шарф Hermès, который мой отец подарил ей на пятнадцатую годовщину свадьбы. Я, как тупой говнюк, принес его. Она поцеловала меня, и я ушел. Позже я узнал, что она подкупила охранника сексом, чтобы он позволил ей пронести шарф в камеру. — Ему не нужно заканчивать.

— Мне очень, очень жаль. — Я подавляю слезы, зная, что он их не примет.

— Да, мне тоже, — тяжело вздыхает