контингент, но он работал исключительно под надзором полиции — арестованные мародеры. Когда хватали очередного типчика с мешком чужого имущества, Миша говорил вежливо:

— Что, голубчик, верно, хочешь поработать, а не под кнут да на каторгу? Правильно решил, ступай, таскай бревна.

Достаточно скоро активизировалось начальство. Был создан «Комитет о пособии разоренным наводнением Санкт-Петербурга». Царь выделил на него миллион, причем с некоторым пиаром Аракчеева: официально объявил, что эти деньги сэкономлены благодаря устройству военных поселений. Кстати, сам Аракчеев входил в руководство Комитета и, как в очередной раз заметил Миша, когда дошло до практической работы, проявил себя дельным менеджером.

Начальственные распоряжения оказались разумны и совпадали с нашими. Например, Бенкендорф, назначенный куратором Васильевского острова, распорядился устроить пункт временного размещения в здании Биржи, обязал домовладельцев взять на несколько дней и кормить тех, кому не хватило места на Бирже или оборудованных складах. Установил временный коммунизм в медицинской сфере: врачи лечили бесплатно, а в аптеках бесплатно выдавали лекарства, причем казна объявила, что через месяц оплатит все рецепты. Полностью поддержал создание полевых кухонь и выступил с вполне здравой идеей: купить за казенный счет 300 дойных коров и раздать семьям с малютками. Правда, я посоветовала Александру Христофоровичу приобретать скотину партиями — одноразовая закупка поднимет цену, а пока — приобретать в отдаленных пригородах молоко и доставлять в замороженном виде; это я взяла на себя. Так в Питере появились первые молочные кухни, где вместо справки из собеса было достаточно предъявить малыша.

Супруг на каждом совещании настаивал на том, чтобы в первую очередь решались насущные проблемы: не подсчитывались убытки отдельных граждан, а оказывалась незамедлительная помощь бездомным. К счастью, его статус повысился. Под вечер восьмого ноября в Галерной гавани, среди заледенелых завалов, Мишу разыскал министерский курьер и сообщил о присвоении ему чина третьего класса — тайного советника. А позже, когда полевая текучка сократилась, супруг стал товарищем министра, то есть первым замом. Весь тот трагичный день царь стоял на балконе, глядел на катастрофу, видел мои подвиги и, как большинство элиты, решил, что идея построить пароходы пришла моему мужу. Ну не женщине же.

В новом назначении были и плюсы, и минусы. У супруга прибавилось влияния, у меня — мелкой оперативной работы: теперь Мише не хватало времени объезжать окраины, следить за строительством крова, распределением пищи и теплых вещей. Такие ежедневные десятичасовые поездки оказались утомительней многодневного путешествия. Ведь я приобрела репутацию всемогущей феи, поэтому за мной едва ли не бежала толпа. Особенно те, кому отказали в помощи комитетские чиновники. Такого концентрата истинного горя и гениального мошенничества не встречала давно.

В один из дней я решила взять в город Лизоньку — пусть увидит, где пропадает маменька и почему возвращается к ней в состоянии сухой мушки, висящей в паутине. Педагогический эксперимент оказался жестоким: дочка вернулась заплаканная, в сопровождении десятка котят, шести сирот и двух многодетных семей. Я дала ей все необходимые полномочия по обустройству людей и зверей, уточнив, что ответственна — она.

* * *

Лизонькина поездка имела еще одно последствие. Когда в следующий раз Алеша стал жаловаться, что маменька почти не играет и сказки рассказывать не хочет, сестра налетела на него разгневанной орлицей.

— Сказок захотел… Ты что, не знаешь, чем маменька нынче в городе занята? Сашка! Скажи ему, ты же сам видел в тот день, когда сбежал!

Сашка подтвердил, и с тех пор, когда я возвращалась, младшенький меня обнимал и говорил:

— Маменька, отдохни, пожалуйста!

Кстати, у старшенького состоялся короткий мужской разговор с усталым отцом.

— Мама отправилась людей спасать, а ты ей помешал. Твой долг был помочь маме: остаться дома, чтобы ее сердце было спокойно. Ты его нарушил.

Сашка долго смотрел в пол, а когда поднял заплаканную мордашку, получил задание от отца: час дополнительных занятий французским в день, плюс фехтование, плюс шагистика с отставным солдатом, раз уж взялся. Еще два круга пробегать в парке вокруг прудов, плюс тридцать задач по арифметике. И сверху замотивировал ребенка: не идти же неучем на встречу к тезке-царевичу?

Если Миша дал задание, а учителя взяли под козырек, то контролером знаний французского стала Лизонька. Она немножко дулась на Сашку: ее экспедиция сорвалась, а его побег — нет, поэтому проявила изысканную стервозность старшей сестренки. Она едва ли не будила братика вопросами на французском, а в тех редких случаях, когда мы собирались за столом, могла выдать с невинным видом:

— Мой милый братец, ты хочешь пирожок? Или coller un pain? (фр. «налепить хлебца» — дать затрещину)

Я немного понаблюдала за этим издевательством, а затем сделала давно запланированный ход конем:

— И как ты считаешь, дочь, честно ли мы все поступаем с Сашей? Он один несет наказание за побег, а некто отделался разговорами… а еще справедливость для греков искал. Неужто не с себя начинать надобно?

Лиза сразу побледнела и насупилась. Тема справедливости для нее оставалась болезненной. И не стала говорить ни про наказанную курицу, ни про то, что будь здесь ее молочный брат Степа — ничего бы не случилось.

— Все верно, маменька, — вздохнула она несколько секунд спустя. — Саш… прости. Будем поутру вместе бегать, я — в калмыцких шароварах. И французским… и задачи. Я попрошу, чтобы мне тридцать… пять выделили. Как старшей.

— И рукоделие, — с улыбкой напомнила я самое нелюбимое дочкино занятие. — Подтянуть не мешало бы. Лишний часик в день. Согласна?

— Согласна, — вздохнула дочь.

— Умница. Тогда и я с вами отдельно позанимаюсь. Специальной наукой, секретной.

— Какой, маменька⁈ — загорелись оба.

— Вот и узнаете в свое время. Сегодня же вечером.

И слово сдержала. Натаскивала я их к будущей придворной жизни не халтуря, но в форме игры — как не обмишуриться и самому поставить на место обидчика, ежели он мальчик и ежели девочка. Для каждого особая тактика нужна.

А еще попросила говорить об истории со спасением тезки как можно более скупо, если же царевич-внук ее не упомянет — тем более промолчать. Напомнила мудрость из, наверное, романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард», вышедшего в прошлом году: спасти монарху жизнь и рассказать об этом — уже достаточная награда за сделанное.

Между прочим, книжная мудрость уже подтвердилась на практике. На следующий день после наводнения в Новую Славянку прибыл курьер из дворца и передал мне личное послание Николая Палыча, полное благодарностей и завершенное… да-да, именно советом не рассказывать об инциденте, последовавшем за падением