Стаса узнал, что его родная деревня полностью уничтожена немцами. В то же время он своими глазами видел систематическое разрушение немецких городов советскими войсками507. Рыжов осел в Кенигсберге и только тридцать шесть лет спустя узнал о зверствах фашистов по отношению к еврейскому населению города и уничтожении трех тысяч евреев в пригороде Кенигсберга. После смерти деда его внук решает записать рассказы деда о страшной истории этого региона. Эти пятнадцать страниц «истории в истории» позволяют Саше понять, что полностью стереть память о насилии невозможно, что тень этого насилия остается навеки, «как тени Хиросимы, которые появились на стенах и асфальте после взрыва атомной бомбы»508. Понимание того, что в ней самой есть тень, которая никогда ее не оставит, и то, что миллионы людей, живших до нее, тоже пережили ужасные трагедии, заставило Сашу рассказать Стасу, что случилось с ней самой. Возможность поделиться с кем-то своими переживаниями позволяет ей – впервые за много месяцев – дышать свободнее; разбивается стена, отгородившая ее от других.

Мы видим, что в этом и других произведениях в жанре young adult, в России и по всему миру, субъектность подростка приравнивается к речи и возможности поведать собственную историю. Такая возможность высказывания и новое изображение внутреннего мира ребенка и подростка в отечественной прозе после 2012 года стали поворотным пунктом в развитии литературы, они заменили двойные нарративы: как те, в которых взрослый голос оказывался более важным, так и те, где два голоса смешивались между собой. Нельзя сказать, что взрослый голос совершенно исчез из современной литературы young adult: в повести «Голос» сквозь речь Саши постоянно прорываются высказывания ее бабушки509. Пропуская взрослый голос через фильтр восприятия протагониста-подростка, а не через повествование в третьем лице, автор достигает двух целей: на передний план выходит восприятие подростком взрослого авторитета, который часто представляется подростку осуждающим, предписывающим или уничижительным; вместе с тем подросток, взрослея, может принять и признать авторитет уважаемого взрослого. В повести Доцук функция уважаемого взрослого выполняется Сашиной бабушкой и библиотекарем Викторией Филипповной, которые берут на себя лишь слегка видоизменившуюся роль волшебных помощников или фей-крестных классических волшебных сказок, обеспечивая героине взрослых союзников. Упоминание в повести сказок и легенд подчеркивает, что литература young adult корнями уходит в волшебную сказку, предполагающую наличие волшебного помощника в лице симпатизирующего подростку взрослого510.

В конце повести есть небольшое послесловие, где Доцук рассказывает о собственных переживаниях: она в первый раз увидела террористический акт по телевизору, а ее будущий муж стал очевидцем взрывов в московском метро на станции «Парк культуры» в 2010 году. Доцук пишет и о собственной истории панических атак, начавшихся, когда ей было восемнадцать, и продолжавшихся пять лет. В конце книги приводятся информация о терроризме, паническом расстройстве и Восточной Пруссии, а также список литературных произведений, обсуждаемых в повести. Доцук прямо говорит в книге, что ее решение написать эту повесть явилось ответом на борьбу с изнуряющей тревожностью. В личном интервью она призналась, что «Голос» стал для нее «терапевтической книгой», которую она написала как человек, переживший травму511. Тот факт, что Доцук позволяет своему голосу прямо прозвучать в конце книги, а не в начале или внутри самой повести, отражает ее глубокое уважение к голосу подростка – более важному, чем голос самого автора.

Заключение

Понимание детства и подростковой поры, характерное для работ Дашевской, Доцук, Кузнецовой и Вильке, все чаще присутствовало в произведениях, опубликованных после 2012 года. В этих и им подобных работах дети и подростки разрешают свои личные проблемы, устанавливая взаимоотношения с другими людьми; дети ищут свои способы самовыражения, находят свое место в обществе. Богатые интертекстуальные связи соединили обе волны новой литературы с советской и дореволюционной литературной традицией: Мурашова цитировала Достоевского и Гайдара, Кузнецова упоминала Гайдара и Бруштейн, Дашевская во многом учитывала работы Сабитовой. Эта интертекстуальная ткань отразила осознанные попытки включить русскую литературную традицию в текст для современных подростков и вывести эту литературу за рамки одной страны. Авторы второй волны, ставшие взрослыми уже после 1991 года, такие как Дашевская и Доцук, прислушивались к глобальным тенденциям литературы young adult – значительно изменившейся парадигмы субъектности и внутреннего мира ребенка, переменам в употреблении двойного нарратива, отходу от правила «подчинись или умри» и более чуткому и нюансированному изображению травмы.

Эти произведения отразили глобальные тенденции и явились их частью, но в первую очередь они проиллюстрировали изменения внутри российского общества, произошедшие в последние десятилетия. Среди черт, которые отличали эти произведения от книг, написанных американскими и европейскими авторами прозы young adult, можно отметить более детальные описания отношений ребенка с теми взрослыми, которые несут за него ответственность, и относительно более слабое развитие темы секса и сексуального пробуждения512. В этих чертах нашли отражение сохраняющаяся важность семьи в постсоветской культуре и игнорирование сексуальной революции, проникшей в российское общество в 1980‐х годах. Двухадресная литература тоже обрела свое место в России: недавние западные бестселлеры («Гарри Поттер», «Дающий», «Виноваты звезды» Джона Грина) и отечественные произведения («Манюня» и «Дом, в котором…») отвечали читательским запросам и подростков, и взрослых.

Несмотря на очевидное появление этих инновационных тенденций в современной российской культуре, новая подростковая литература не вытеснила советский канон детской литературы и даже не вступила с ним в прямое противоречие, хотя те силы, которые породили этот канон, уже не функционировали и вряд ли смогли бы в обозримое время возродиться. Вместо этого появился процветающий литературный плюрализм, сходный с тем, что царит в американской или британской литературе, где библиотекари, педагоги и критики предлагают детям широкий спектр детских и подростковых произведений. Хотя советская модель обязательной школьной программы по-прежнему существует в России, новые отечественные книги для подростков вместе с мировой (в основном американской, британской, французской и скандинавской) литературой young adult в русских переводах постепенно утверждают свои каноны. Что из этой литературы российские дети и подростки предпочитают читать – это следующий вопрос, который мы обсудим в шестой главе.

Глава шестая

В ПОИСКАХ ЧИТАТЕЛЯ

Через своих героев они говорят нам правду о нас.

Валентина, подросток

Интересные, необычные писатели, поэты и иллюстраторы, которые в начале XXI столетия помогли родиться новой отечественной детской и подростковой литературе, были не одиноки в своих усилиях. Удивительное богатство новых голосов сопровождалось необычайным разнообразием помощников – тех, кто способствовал продвижению новых книг. Издательства, исследователи детской литературы, учредители литературных премий, о появлении которых мы уже говорили во второй главе,