Пастернак тоже стала бестселлером и принесла авторам заслуженную известность. Это единственная из всех книг, опубликованных после 1991 года, которая была включена в школьную программу. Повесть использует мотив путешествия во времени (или, вернее, обмена путешественниками во времени) для того, чтобы связать прошлое и недалекое будущее: мальчик Витя живет в Советском Союзе 1980‐х годов, а девочка Оля – в Российской Федерации 2018 года488. Обложка первого издания использует слегка карикатурные образы детей и свойственную скорее советской эпохе цветовую гамму. В опубликованной в 2008 году повести 2018 год представляется не слишком отдаленным будущим, где различные гаджеты наподобие современных смартфонов становятся важнейшей частью жизни детей. Оля попадает в прошлое – в Советский Союз времен брежневского застоя, где юные пионеры подвергают товарища остракизму за то, что тот приносит в школу испеченный бабушкой на Пасху кулич – не одобряемое в атеистическом государстве действие. В отличие от своих советских сверстников Оля не боится коммунистических авторитетов, она активно помогает одноклассникам в попытке сопротивления школьному начальству, идеологическому давлению и репрессивной политике того времени. Вместе с тем Жвалевский и Пастернак подчеркивают положительные аспекты советского детства – крепкую дружбу, физические проявления любви и привязанности, личностные контакты, – отсутствием которых страдает описываемое ими будущее.

В 2018 году Витя оказывается в окружении ровесников, которые обмениваются сообщениями исключительно с помощью электронных устройств и уже практически забыли, как это – общаться лицом к лицу. Юный пионер и отличник, Витя помогает товарищам подготовиться к устному экзамену, учит их, как делать устные презентации, и благодаря такой помощи все его соученики успешно выдерживают экзамен. И Витя, и Оля быстро адаптируются к новому времени, несмотря на то что в чужом времени каждый из них встречает много необычного и непонятного. Популярности книги немало способствовало беспристрастное изображение обоих периодов, а также то, что дети – персонажи книги – наделены способностью преодолевать трудности и адаптироваться к возможным переменам. Эта черта отличает Жвалевского и Пастернак от других авторов их поколения, склонных рисовать описываемые ими исторические эпохи в одном цвете – либо розовом, либо черном. Именно благодаря этому аспекту их творчества Жвалевский и Пастернак заняли уникальное место в глазах читателей, и их произведения заслуженно высоко оцениваются489.

Хотя «Манюня» и повесть «Время всегда хорошее» на первый взгляд радикально отличаются от произведений Мурашовой, Петросян и Сабитовой по темам, стилю и сюжетам, все же между ними есть много общего. Во всех пяти произведениях, даже если рассказ ведется от первого лица юного героя, отчетливо проступает скрытый рассказчик с достаточно сложной манерой выражаться и взрослым отношением к происходящему. Необходимо отметить, что важной частью аудитории всех этих книг, наряду с детьми-читателями, являются взрослые. Дети-рассказчики в «Классе коррекции», «Доме, в котором…» и «Манюне» постоянно используют прошедшее время, повествуя о случившихся ранее событиях, а не переживают эти события здесь и сейчас. Литературный язык и явные отсылки к советской классике безусловно соединяют эти произведения с прошлым. В этих текстах отчетливо проступают признаки глобального мира, возникшего после падения Берлинской стены, но вместе с тем они по самой своей сути связаны с российской ситуацией и в первую очередь испытывают влияние литературы, существующей на русском языке. Другими словами, книги авторов первой волны в достаточной степени были укоренены в советской действительности, и их герои проводят немало времени, пытаясь преодолеть влияние прошлого.

Неудивительно, что эти произведения оставались в рамках типичных советских жанров – школьная повесть (Мурашова, Жвалевский и Пастернак), цивилизационный нарратив (Петросян), счастливое детство (Абгарян)490. Однако в каждом случае эти новые произведения вносили существенные изменения в классический жанр (Сабитова, Абгарян, Жвалевский и Пастернак) или свидетельствовали о внутренних ограничениях и логическом конце соответствующего жанра (Мурашова, Петросян). Подчинение социуму у Мурашовой и Петросян по-прежнему было равно попаданию во власть государственных институций, все еще символизирующих общественные нормы. Основной сюжет книг состоял в том, что дети были способны сами постоять за себя, когда их к этому вынуждало то, что взрослые и общество в целом не способны были их защитить. В самых пессимистических из подобных нарративов герой либо сдавался и принимал социальные нормы, либо умирал (как мы видели у Трайтс). В любом случае эти произведения свидетельствовали о зарождении новой литературы young adult в постсоветской России.

Одна из тем вышеупомянутых произведений – судьба индивидуума в неудавшемся коллективном проекте, другая – сама природа детства и его проблемы, ведь детство – это та жизненная стадия, когда ребенок вынужден подчиняться решениям взрослых. В книгах Мурашовой, Петросян и Сабитовой мы видим, что социальные институции снова и снова обманывают ожидания детей, вместо того чтобы помогать им. Еще одна центральная тема – желание быть нормальным – четко артикулировалась в работах всех трех писательниц, чьи персонажи пытались «вести себя как нормальные люди» и хотели «восприниматься как нормальные люди», даже если сами они понимали, что с обществом, к которому они так хотят принадлежать, творится что-то неладное. Попытки интеграции в загнивающее, несостоявшееся общество – государственный детский дом – отражали угасающую надежду миллионов бывших советских граждан, которые в начале 1990‐х годов мечтали о том, чтобы Россия стала «нормальной страной». Наконец, каждое из этих произведений показывало несостоятельность советского представления о счастливом детстве. В книгах Мурашовой и Петросян счастливое детство – это в прямом смысле фантазия для отвергнутых обществом детей, достижимая только с помощью иллюзий и вызванных наркотическими веществами галлюцинаций. У Сабитовой счастливый конец, возможный только в сказке, логически противоречит трудной судьбе героев-сирот. Абгарян и дуэт Жвалевского и Пастернак частично вернулись к идее счастливого советского детства, демонстрируя, что там все было не так уж плохо или по крайней мере там было что-то хорошее, и из этого делался вывод, что счастливое постсоветское детство тоже возможно.

Изображение детской субъектности прямо связано с меняющимися представлениями о детстве. У Мурашовой и Петросян дети-герои имеют возможность поступать самостоятельно только в мире фантазии, а не в реальном мире повествования. У Сабитовой, между тем, субъектность безусловно присутствует – Павел и Гуль возвращаются домой с новой, приемной матерью, что в каком-то смысле делает историю еще более фантастической. Парадоксально, что неспособность общества защитить детей приводила к новому роду агентности: необходимой ребенку независимости, опоры на собственные силы и умению справляться с трудностями. Здесь травматический опыт детства определял личностный рост, порождая новую трактовку персонажа-ребенка.

Очевидно, что многие авторы первой волны понимали: изображение кризиса общества является тупиковой ветвью развития литературы, поэтому они отказались от этого направления в пользу других проектов. Мурашова, по ее собственным словам, вернулась