Ирма рассказывала на суде:

«В шестнадцать лет, я была ассистенткой медсестры в Хоэнликене, затем по рабочему обмену меня разместили в маслодельне в Фюрстенберге. В июле сорок второго, меня послали в лагерь Равенсбрюк, чему я возражала. В марте сорок третьего я попала в лагерь Биркенау, в Аушвице. В январе сорок пятого меня направили в Бельзен. Я не была членом СС, женщинам не разрешают занимать должности СС, я была как Aufseherin (помощник). Я была почтовым клерком в почтовом отделении, отвечала на телефоны, и работала в саду в команде коменданта, устраивала похороны СС в Бельзене. В Аушвиц я попала по призывному списку для секции C…»

Ирме было всего 21 год, когда она предстала перед Британским военным трибуналом. И многие тогда не верили, что молодая и красивая девушка совершала те ужасные преступления, которые ей инкриминировались. Ирма хотела выставить себя перед судьями невинной овечкой. Что она, дескать, никого не убивала, никого не мучила и не над кем не издевалась.

На суде она рассказывала о своих «мирных» и разнообразных обязанностях. Это типа: сортировка посылок, надзор на строительных объектах, распределение еды среди заключенных. Да, она была с мая по декабрь 1944 года назначена старшим надзирателем Блока «Ц» и должна была надзирать за 20–30 тысячами венгерских евреев, но она их не трогала, тем более расстреливала, они просто целиком находились под ее бдительным присмотром. К тому же она молодая и неопытная девушка должна была решать проблемы с санитарией. По ее «правдивым» рассказам переполненный людьми лагерь создавал для нее массу ненужных проблем. Заключённые справляли свою малую и большую нужду, где и когда им заблагорассудится, они также заполняли отхожие места в бараках мусором и грязью, а это, в конечном счете, приводило к тому, что отхожие места переставали функционировать.

Но нашлись свидетели, которые утверждали, что она мучила и избивала людей. Порой даже до самой смерти. На что подсудимая заявила, что ей иногда приходилось бить пленных кнутом и отдавать приказы о подверганию их физическому наказанию за воровство с кухни. Садистка заявила, что она поступала весьма справедливо по отношению к заключенным. Она защищала их. Ведь они кравшие еду с кухни, на самом деле воровали у своих же собратьев по несчастью, именно в то время, когда еды в лагере на всех катастрофически не хватало. Грезе якобы даже делилась своим солдатским пайком с некоторыми военнопленными. Так что, воровство в Берген-Бельзен было очень тяжким правонарушением и, естественно, влекло за собой суровое наказание. И разок-второй стукнуть провинившегося зека или дать ему легкую поучительную пощечину — это вовсе не преступление, а благость для павшего в грех человека.

Как старший надзиратель Грезе была ответственна в лагере за проведение переклички. Часто пленные были вынуждены стоять часами на плацу, под проливным дождем, снегопадом, в холод, мороз, ненастье, пока перекличка не будет выполнена, как требовалось. Но эта была не ее вина, а заключенных, раз они так неорганизованны и забывчивы. А бить она — Ирма Грезе — никого не била. Зачем все это ей. Она же женщина с «мягкой и ранимой душой», и к жестокости и насилию не привыкла. А работала в лагерях лишь потому, что в свое время была призвана на службу Великой Германии и должна была безоговорочно выполнять приказы своих командиров. И если бы она не выполняли их должным образом, то ее бы быстро осудили и расстреляли как изменника Родины, а чего ей явно не хотелось. Она просто была исполнительным и надежным германским солдатом и своих командиров никогда не подводила.

Фрау Грезе уверяла судей, что очень редко подвергала военнопленных насилию, больше воспитывала их словами, и что и сами заключённые преднамеренно оклеветали её, преувеличив плохое обращение с её стороны. Грезе старалась придать своим показаниям правдивость и откровенность.

Большой резонанс вызвали показание, что Грезе всегда обходила лагерь в сопровождении злой овчарки или порою даже двух, которые кусали, а иногда и до смерти загрызали заключённых ради развлечения. Но и эти обвинения отрицала нацистская преступница. Дескать, она брала собак для прогулки по лагерю только в целях своей безопасности. Потому что были случаи нападения пленных на немецких солдат и надзирателей. И никого эти собаки якобы не кусали, тем более грызли, они только лаяли и пугали заключенных. Только и всего.

Грезе утверждала, что большую часть своего пребывания в Берген-Бельзен была занята подготовкой похорон эсэсовцев, которые были переведены на понижение в лагерь во время эпидемии сыпного тифа.

Как обычно, свидетели, выжившие в концлагерях смогли придать своим рассказам достоверный вид, хотя их устные показания значительно отличались от письменных. Адвокаты нацистки пытались, чтобы суд признал лишь фрау Грезе в плохом обращении с заключёнными в концентрационном лагере, избиении их, но не в пытках и смерти. Утверждали, что лагеря были созданы на законном основании законным правительством Германии. За такие нарушения, как плохое обращение с заключенными германские власти могли бы сами назначить наказание.

Как не пытались господа адвокаты оправдать свою подсудимую в глазах судей и мировой общественности, Ирма Грезе все же была осуждена и приговорена к смерти.

13 декабря 1945 в тюрьме Хамельн Ирма Грезе и 11 других нацистских преступников должны были повешены Рональдом Куком и еще тремя лицами: главным сержантом О`Нейлом, сержантом O'Хара и капралом Риком Смитом. Но двое последних перед судом отказались вести Грезе к виселице. Армейский палач Рональд Кук тоже отказался повесить молодую нацистку. Терзаясь морально, что не выполнил приказ и что не решился умертвить симпатичную девушку, он, в конце концов, не выдержал и той же ночью застрелился.

Тогда палачом Белокурого Дьявола назначили Альберта Пирпойнта.

Охранники тюрьмы Хамельн прозвали Ирму Грезе «Stirb nicht» («Не умирай»), или маленькой певицей. В последнюю ночь перед казнью Грезе смеялась и распевала народные немецкие песни вместе со своей коллегой Элизабет Фолькенрат.

Ирма Грезе пыталась подержать в себе и в своих подругах силу духа. Ведь солдаты великой Германии умирают, но не сдаются.

Она тихо вполголоса запела гимн НСДАП. Когда-то его пели на партийных собраниях в Нюрнберге. Великолепные это были времена, начало ее молодости, время надежд и великих перемен. Ее это на время воодушевило. Слезная ностальгия сжала до боли ее сердце.

Знамена вверх!

В шеренгах, плотно слитых,

С.А. идут,

Спокойны и тверды.

Друзей, Ротфронтом

И реакцией убитых,

Шагают души

В наши встав ряды.

Свободен путь

Для наших батальонов!

Свободен путь

Для штурмовых колонн!

Глядят на свастику

С надеждой миллионы.

День тьму прорвет,

Даст хлеб и волю он.

Подруги по несчастью подхватили песню. Они пели громко до тех пор, пока в камеру не вошли охранники. Надзиратели заставили осужденных замолчать.