Корф! Господин Корф! Почему вы оставили меня? — произнёс он несколько раз, но не получил ответа.

Рука подрагивала, но всё же слушалась его. Прицелившись, Залман выстрелил в ближайшего к нему лесного брата, который переваливал древесное тело по сугробам ближе к нему, чем остальные.

— Эко! — тот чуть отступил, покачался, но удержался, и, покряхтев, продолжил ступать, оставляя за собой глубокую борозду. Аптекарь вновь нажал на курок, барабан сделал новый оборот. И всё повторилось.

— Господин Корф! Они! Господин! — взволнованно вскрикнул Залман. Он хотел уже бросить револьвер в снег и услышать, как зашипит раскалённое дуло, упасть на колени и ждать своей участи, когда перед братьями возник, паря в воздухе, его бесплотный спутник:

— Вернуться к огню, дубоголовые! — приказал он.

— Кто это? Кто это говорит? Ничего не вижу! Никого не вижу! — говорил самый крупный из братьев, буравя темноту яркими огоньками глаз.

— С тобой, лесной пень, говорит обер-офицер Корф, командующий войсками вечных солдат! Этот человек должен без преград пройти сей лес до шахты! Не вынуждай меня призвать моё войско!

— И не подумаем! И не подумаем! Мы тут вольны! Вольны тут! — окали лесные духи. — Прочь с нашей дороги, окаянный охальник!

Корф взмахнул рукой в белой перчатке, и Залман увидел, как в этом движении мелькнула ярко-бирюзовая вспышка.

— Равняйсь, смирнооо! — раздался горн, и тут же послышались удары первого барабана. Сначала били одинарно, затем зазвучала дробь триолями, и её сменили звучные дроби с отскоком.

Из тьмы леса полились струйки пара, и белёсый туман кружил и рвался, когда в сторону туповато сбившихся братьев выдвинулись гвардейские широкоплечие великаны-барабанщики в расшитых золотых галуном мундирах. На груди блестели колодки с наградами за бои, помигивали в ночи яркие пуговицы с рельефным изображением номера полка в венке. Один из барабанщиков поднял над высоким кивером костлявую руку с палочкой, и та сделала несколько оборотов в воздухе. Залман пригляделся к лицам. А лиц не было!.. Блестящие, словно начищенные воском черепа…

Барабанщики взяли в кольцо лесных братьев, зыбочник едва успел нырнуть в снег, и тонкий маленький бугорок промелькнул между ботфорт. Охая и постанывая, похожие на огромные колоды лесные духи всё плотнее жались друг к другу, выли, пока круг не сошёлся у костра. Лешие трещали в огне, подняв в искрах лапы-ветки, и вопили:

— О-лееес наш! О-лессс наш! О-леее, о-лее!

Огонь из ярко-жёлтого окрасился багряным светом, в нём закружилась, то увеличиваясь, то становясь размером с кольцо сфера, и костёр тут же погас, поднявшись в небо удушливым облаком, наполненным духом горелой прели и мха.

Барабанщики дали завершающую громкую дробь, обернулись к Корфу, сомкнули каблуки по стойке смирно и, отдав честь, стали медленно таять, обращаясь в тонкие паровые струйки.

— Вот и всё, господин бригадный хирург! — спокойно сказал обер-лейтенант. Он стоял, сомкнув руки за спиной и чуть повернув искажённое, без челюсти лицо. — Разве стоит нам, его императорского величества вечным гвардейцам, бояться каких-то лесных пней? Я могу призвать всех воинов отечества нашего, что полегли с честью в боях. Если в этом будет боевая необходимость… Прочем, что же вы встали! Мы ведь почти у цели!

И Залман вновь продолжил тяжёлый путь по сугробам, оставляя глубокие следы. Зыбочник выбрался из снега, запрыгнул на ветку. Долго скулил, фыркал и ёжился, а потом бросил полный ненависти и глухого отчаяния взгляд в спину удаляющегося путника.

Покачавшись, маленький лесной дедушка замер и заплакал, глядя на истлевшее костровище.

— Родные, родные мои, и-ееех!…

Слезинки лились и застывали капельками смолистой живицы на вздрагивающих морщинистых щеках…

Глава 17

Игроки в сборе

Обычно, когда к Угольку подходили незнакомцы, конь волновался, скрипел зубами и вздрагивал головой. Экипаж стоял у высоких кованых ворот усадьбы Солнцева-Засекина. Поначалу Пётр скучал, посвистывая, кутаясь в тулуп и грея руки. Шум и ругань доносились издали нечёткими отголосками, но вот они стали постепенно приближаться, и вскоре толпа двинула людским прессом, наседая на могучий каменный забор.

Двое отделились и подошли к коню, хотели его тронуть, но тут же одёрнули руки, словно тот был раскалён, как чёрный металл.

— Экая невидаль! — один утёр влажный рот, покосился, отступив.

— Что хотели? — как можно спокойнее произнёс Пётр. Когда экипаж пролетал над городом, крестьянин видел всё! Народ являл собой злой разворошённый муравейник, но с той разницей, что эти малые существа копошатся, чтобы собрать, вернуть прежний облик и покой потревоженному дому; эти же, наоборот, били друг друга, тащили, жги, рубили, обращая в прах всё, что не могут унести.

Прислушавшись к себе, Пётр не ощутил страха — будто бы и он в эту ночь навсегда изменился. Стал одним из тех, кто сейчас ведёт какие-то умные разговоры там, за забором, где высокие красивые окна полны уютного света. Крестьянин ещё не до конца, но понимал, что теперь он — один из свиты чёрного герцога, а значит, ему ничто не может угрожать.

Закрыв глаза, Алатырев сумел увидеть себя со стороны, точнее, сверху. Вот застыла у края мостовой огромным чёрным гробом повозка, и вокруг неё очерчена и пылает тёмно-синяя огненная сфера. Подняв веки, он увидел это сияние наяву — мертвенная синева пульсировала на гриве и шкуре коня, на экипаже, а ещё — на его рукавах!

Он снял шапку — она тоже налилась этим блеском!

— Так что хотели? — вновь повторил Пётр, ещё спокойнее и равнодушнее. Самому показалось, что произнёс фразу с некоторым высокомерием.

— Да это же никак Петруха из деревни? Петро, ты чего это удумал, ишь как высоко залез-поднялся! — раздались голоса. — Что, продался Еремейке и его шайке? Его поди ждёшь, услужничек?

— Разойдись, честной народец, я-ка его щас! — один пьяный с остатками коньяка на донышке обошёл экипаж со стороны забора, и попытался с разбегу запрыгнуть к Петру. Но только он коснулся ступеньки экипажа, как его, закрутив, отбросило и размазало по кирпичной кладке.

Все охнули — от лихача осталось только тёмное пятно, и оно стекало алыми жидкими разводами. Ворота заскрипели, открылись внутрь. Первым вышел чёрный герцог, шляпа скрывала глаза. Он встал, чуть выставив вперёд трость. Толпа замерла, разинув щербатые рты.

Герцог же долго молчал, лишь ветер теребил, будто легонько играл с пушистым, блестящим изумрудными огоньками пером. Следом показались Гвилум