моё да сотворится! — звучало в ночи всё громче и громче. Их ладони стали невидны в вибрирующем полукружии, и оно переливалось яркими магическими красками. Над их макушками из лазурной вспышки вылетел белый голубь, а за ним вдогонку поднялся алый сокол. Они взметнули к чёрному небу, парили, обернувшись стремительными светлячками.

— Старец — охотник Протасий, предок наш славный, встань из веков, приди, очертя снега и льды, препоясанным пред нами предстань! Пусть на поясе твоём сила явится, все узлы развяжутся! — и тут же из рокота тьмы над их плечами предстал и повис в ярком свечении громадный косматый старик в медвежьей шкуре. Белый голубь опустился на правое, а сокол алый — на правое плечо.

Окутанный искрами старик, по слову Алисафьи, снял тяжёлый пояс, и стал ослаблять на нём узлы. Из каждого падала на их ладони серебряная капля.

— Да по слову моему грянется, красно солнышко да ясно небушко силушкой сойдутся, ветер-баюн покачает, туман нареет, да огневица ополощет! — на этих словах Алисафьи Протасий начал таять, грозно подняв ладони, и птицы опустились на них. Лицо Антона Силуановича обдали брызги, а тут же иссушило, обожгло ветром. — В этой пуле стремительной и верной, бессмертие твоё, герцог чёрный, кончается! Становись, пуля, крепче всякого камня, тяжелей ядра чугунного! Летай быстро, как ветер во поле чистом! Да сгинет ворог окаянный от её свиста да звона, да пробьёт она его латы заговорённые, поразит его утробу нечистую! Попади она в хребет или чресла, в длань иль десницу, в чело или выю, задень жерла иль перси его окаянные — да сгинуть ему навеки, не явиться уж больше в чертоги земные во веки нескончаемые!

На этих словах всё стихло, исчезло. Алисафья разжала ладони, в руках Зверолова по-прежнему лежала пуля, но теперь она поблескивала малиновыми огоньками. Фока поднялся, расчехлил ружьё, и, как только зарядил, оружие налилось таким же бьющимся, переливающимся светом.

— Смотрите! — Антон Силуанович раздвинул пушистые ветви.

Все трое замерли, глядя, как по красной дорожке ступает чёрный герцог.

Зверолов вскочил, задышал нервно:

— Что ждать! Сейчас всё и закончится! Не будет никакой проклятой Игры! — Фока вздёрнул ружьё, но в этот момент Гвилум заслонил тучным телом своего хозяина. Джофранка и старший Солнцев-Засекин прошли следом, и уже не осталось и маленькой щёлки, чтобы попасть в герцога.

Пантелей ожил, словно очнулся после долгого сна, и почтительно склонил голову.

— Если бы всё было так просто, мой милый брат. Если бы, — вздохнула Алисафья, вновь опустившись на колени. Заклинание вытянуло у неё все силы.

— Вы… вы должны идти к ним, Антон Силуанович! — чуть слышно добавила она.

Тот молча кивнул.

— Ничего, как только все войдут, я тоже проберусь в эту проклятую шахту! — Фока прищурился, опустив ствол. — Я всё равно оборву эту Игру! Оборву! На самом интересном месте!

* * *

Когда герцог посмотрел на Пантелея, того затрясло от радости:

— О, как долго я ждал встречи с вами, хозяин и повелитель стихий, времени, господин добра и справедливости!

'Да это ж Антошкин служка! Он-то как здесь? — усмехнулся стоящий позади Еремей Силуанович.

Впрочем, ему было бы не до смеха, если бы он мог знать, что Фока Зверолов, над которым он изощрённо издевался в пыточной, прямо сейчас поймал на мушку его спину. А теперь стоит и с трудом удерживает страстное желание отомстить, нажав на курок.

Но усмешка стёрлась, когда герцог потеребил Пантелея за ухом, и тот промурлыкал, точно самый настоящий кот:

— Здравствуй, здравствуй, мой верный Вестовой Хаоса! Я вижу, ты сегодня уже оборачивался, негодник! Становился самим собой, да? А я не тебе разрешал!

— Служба, служба заставила, — Пантелей потёрся щекой о ладонь.

— Ничего, скоро я разрешу тебе, и всем остальным стать самими собой!

— Да, да, мой господин! Сразу же после Игры, но!

— Что не так, мой милый слуга?

Пантелей опустил глаза:

— Я должен сообщить вам печальную новость. Верный Кродо, неусыпный сторож сокровищ ваших… подло убит. Было мало времени, но мне удалось сделать всё, что было в моих силах, во имя его памяти.

— Вот как, — герцог, казалось, не сильно удивился услышанному. — Впрочем, это не отменяет Игры.

И он обернулся. По ковровой дорожке брёл к ним, покачиваясь, аптекарь Залман. Упал, затем вновь поднялся и пополз уже на четвереньках, глядя вперёд пустыми стеклянными глазами.

— Приветствую вас, доблестный обер-офицер Корф! Вы, как всегда, точны и пунктуальны! — произнёс герцог.

Джофранка чуть отступила, и аптекарь прополз мимо, задев ноги Гвилума, а затем упал у Пантелея. Завернувшись в шубу и подрагивая, словно усталая, озябшая собака у входа в дом, аптекарь засопел. Изо рта выплыл, расползался паром, и принял черты большого синеватого пузыря нечёткий силуэт. Проявились контуры мундира, блеснула медаль, и Корф выплыл и предстал перед свитой, отдав честь.

— Приветливую вас, барон! Рад, что вы сочли возможным прибыть! — произнёс герцог, и коснулся пера на шляпе. Корф счёл это за высочайшую милость.

— Благодарю, для меня стало большой радостью принять ваше приглашение стать арбитром в Игре! Признаюсь, прибыть, и к тому же не опоздать, было нелегко — но мои доблестные воины, как по одну, так и по иную сторону жизни, — он повернул лицо без челюсти к свернувшемуся калачиком Залману. — Всегда готовы прийти на помощь! Моё перемещение в мире вещественном весьма затруднительно, но всё же возможно.

— А этот бедолага весьма утомился в пути, — добродушно сказал герцог.

— Да, мне пришлось гнать моего бригадного хирурга через ночь, будто кавалерийского скакуна. Он — единственный, кто мог вытащить меня из закоулков собственной памяти, чтобы стать моим проводником к вам. Залман справился с трудной задачей. Теперь позвольте отдать его в руки Судьбы, ведь больше в нём нет никакой надобности. — Корф говорил и вправду так, словно речь шла о загнанном коне.

— Сей весьма неприглядного вида господин аптекарь употребил опийные капли, что и помогло барону Корфу полностью завладеть его сознанием, — пояснил Гвилум, хотя герцог и без него всё знал.

— Не стоит винить моего бригадного хирурга за пагубное пристрастие, поверьте, ему на войне пришлось пережить многое. Мои слова можно воспринять неоднозначно, но поверьте: многим из тех, кто остался на поле боя и перешёл в моё вечное воинство, намного легче и спокойнее, чем ему…