за прошедшие восемь лет ничего не поменялось.

Он хватается за грудь и изображает полное непонимание.

– Я? Преследую? Никого и никогда! – театрально произносит он.

– Ага, конечно! Значит, ты не преследовал меня, чтобы узнать мой распорядок дня? – спрашиваю я. – И не раздобыл расписание моих занятий, чтобы записаться на те же курсы, что и я? Ах да, и еще ты никогда совершенно случайно не бегал в то же самое время, что и я?

– Значит, ты про все это знала? – спрашивает он.

По крайней мере, ему хватает приличия смутиться.

– Если честно, это было довольно мило, – признаю я.

– А я полагаю, ты никогда меня не гуглила, да, Митчелл? – Он приподнимает бровь.

– Конечно гуглила, – отвечаю я. – Я не могу допустить, чтобы мой сын встретился с серийным убийцей… то есть наш сын.

Ух ты, какое странное ощущение. Я впервые произнесла эту фразу. Наш сын. Это невероятно. Это страшно. Это подозрительно прекрасно.

– Но я не гуглила тебя до нашей встречи в Чикаго, – уточняю я.

– Ты шутишь? – удивляется он.

Я качаю головой.

– Я тоже, – говорит он. – Я впервые тебя погуглил несколько недель назад. До этого я не хотел знать, вышла ли ты замуж, или стала знаменитым ресторанным критиком, или… умерла. И меня нет в соцсетях.

– Как, тебя нет в «Фейсбуке»? – спрашиваю я. – Разве ты не знаешь, что любой, кто что-то из себя представляет, есть в «Фейсбуке»?

– Особенно в «Фейсбуке», – подтверждает он. – Ведь именно он нас погубил. Боже, Бэйлор, если бы ты видела, что она там про тебя написала.

Я жестом прошу его остановиться.

– Я не хочу этого знать. У меня есть ее письмо. Я знаю, какой жестокой она может быть. Могу себе представить, что она там запостила. Меня тоже нет в «Фейсбуке» – и в других соцсетях, – по той же причине: я не хотела ничего знать о тебе.

– Охренеть! – произносит он. Потом вздрагивает: – Извини.

– Все в порядке, – говорю я. – Я привыкла. Кэлли ругается, как матрос.

– В присутствии нашего ребенка? – спрашивает он.

Я смеюсь:

– Нет, не в присутствии нашего ребенка.

Он качает головой:

– Странно называть его нашим ребенком, да? Я все еще не могу поверить, что у меня есть сын.

Раздается стук в дверь:

– Обслуживание номеров.

Я встаю, хватаю сумочку и подхожу к двери, прежде чем Гэвин успевает достать свой кошелек. Я впускаю официанта и даю ему чаевые, когда он уходит, – все это время Гэвин внимательно следит за каждым моим движением.

Он ухмыляется, не отводя от меня глаз, неторопливо подходит к моей сумочке и опускает в нее двадцатидолларовую купюру.

Я открываю рот от изумления.

– Я так и знала! – восклицаю я. – Я всегда думала, почему никогда не пользуюсь банкоматами. Оказывается, у меня просто есть свой собственный.

Я хихикаю.

Широкая улыбка доходит до уголков его глаз, и тут до меня доходит, что он имел в виду, говоря, что любит этот звук. И тут я, разумеется, краснею.

– Давай поедим.

Он снимает с тарелок серебряные крышки.

Я сажусь за столик, удачно расположенный в углу у окна, из которого открывается вид на реку, протекающую через наш городок. Я смотрю на еду, которую он поставил передо мной.

– Ты заказал мне шоколадный молочный коктейль? Ты запомнил?

– Я помню все, Бэй.

Он произнес мое прозвище, что напомнило мне про название его фирмы.

– Так значит, «Спасатели Бэй Продакшнз»?

– Угу. – Гэвин кивает и откусывает от своего чизбургера.

– И почему ты назвал компанию именно так? Разве ты меня не ненавидел?

– Да. Нет. Не знаю, – говорит он. – Но ведь именно ты заставила меня последовать за своей мечтой. Я поменял специальность благодаря тебе. Я поменял всю свою жизнь благодаря тебе. Разве я мог не воздать тебе должное хотя бы таким образом?

– Знаешь, а я стала писательницей благодаря тебе, – говорю я и получаю в ответ его недоверчивый взгляд.

Я киваю:

– Это правда. Ты, наверное, не помнишь, но однажды ты спросил меня, что я делаю в детской больнице, и я сказала, что сначала читала детям книжки, а потом стала придумывать для них истории.

– А я сказал, что тебе нужно писать книги, – говорит он.

– Да!

Я поражена, что Гэвин помнит этот разговор.

– А ты сказала, что у тебя не получится, и я сказал, что ты не узнаешь, пока не попробуешь.

Гэвин ухмыляется, и я совершенно точно знаю, что он скажет дальше. Я уже покраснела в предвкушении.

– Потом я сказал, что ты не знала, что потрясающе делаешь минет, пока не попробовала.

Он подмигивает мне:

– Я же сказал, что все помню.

Я сижу и размышляю о том, что хоть судьба и разлучила нас восемь лет назад, я сражена наповал всеми совпадениями, которыми она закидывает нас теперь.

– Кстати, могу задать тебе точно такой же вопрос про имя, – говорит он. – Не то чтобы я жаловался – на самом деле мне очень приятно! – но почему ты назвала сына Мэддоксом, если ты меня ненавидела?

– А‐а‐а, туше!

Я отрываю от картошки фри половинку и закидываю ее в рот.

– Думаю, я хотела, чтобы Мэддокс чувствовал себя частью тебя, потому что мне было жаль, что ты его не хотел.

– Черт! – Он с силой бьет кулаком по столу. – Чертова стерва!

Гэвин виновато смотрит на меня.

– Прости, – говорит он и делает глоток газировки.

– Не извиняйся, она и правда стерва, – говорю я. – Она чертова лживая сраная стерва и шлюха!

От смеха Гэвин выплевывает напиток.

– О боже, тебе, наверное, нелегко было это произнести?

– Не-а, я натренировалась за столько лет.

Он пододвигает ко мне тарелку с картошкой фри.

– Спасибо, у меня тут достаточно, – говорю я.

Он смотрит на меня, вопросительно подняв брови.

– А‐а‐а… двадцать вопросов? – со смехом спрашиваю я.

– Не двадцать, – отвечает он. – У меня их примерно миллион. Я хочу знать все. Про тебя. Про Мэддокса. Про восемь лет, которые я пропустил.

– Хорошо.

Я двигаю тарелку с картошкой обратно.

– Но у меня есть кое-что получше.

Я встаю из-за стола, достаю из сумочки тяжелый фотоальбом и кладу его на стол рядом с его тарелкой.

– У меня есть фотографии каждого дня рождения, каждого праздника, каждого важного события. Почти все, что тебе нужно знать про Мэддокса, есть в этом альбоме.

У Гэвина округляются глаза, и он смотрит на альбом так, словно ему страшно. Может, он и правда боится. В каком-то смысле Гэвин сейчас впервые встретится со своим сыном. Он вытирает рот и кладет салфетку на тарелку с недоеденной едой. Потом встает и подходит к бару. Наливает