страданий, которые только Мэддокс способен был преодолеть. За эту защиту я пускаю только Мэддокса. Он единственный, кого я позволяю себе любить. Я не готова разрушить эти укрепления. Прошло так много времени, что я даже не уверена, что еще могу это сделать. Но часть меня задумывается, а не заперто ли мое сердце в той же самой коробке из-под обуви, в которой я храню свои воспоминания о Гэвине. Эта часть меня готова сдаться – это та часть, которая хочет ощутить Гэвина внутри меня, это та часть, которая помнит, как идеально мы подходили друг другу то недолгое время много лет назад.

– Милая? – спрашивает он. – Не мучай меня.

Я смотрю ему в глаза – те же голубые радужки, которые унаследовал от него Мэддокс, – и разум уступает безумной страсти к нему. Я только улыбаюсь в ответ.

Он ловит мою улыбку губами. Мы покрываем лица, шею, уши друг друга поцелуями. Я издаю стон, когда он шепчет, какая я вкусная. Я провожу пальцами по его мягким волосам. Он посасывает то место под мочкой моего уха, заставляя меня извиваться под ним – как всегда.

– Я помню все, – шепчет он мне в ухо, доказывая это своими движениями.

Он прижимается ко мне, и я чувствую его эрекцию сквозь джинсы. Мое тело гудит в предвкушении. Оно помнит, как его стальная длина ощущалась у меня в руках… во рту… внутри.

Я ощущаю пульсацию клитора. Когда он засовывает руку мне под свитер и берет мою грудь, потягивая за сосок сквозь тонкий бюстгальтер, я чуть не взрываюсь.

Я опускаю руку, хватаю край свитера и стягиваю его, а Гэвин мне помогает. Я с запозданием вспоминаю, что надела самый обычный розовый хлопковый бюстгальтер и трусики – я совсем не ожидала такого.

Он широко раскрывает глаза, а его зрачки расширяются, когда он ласкает взглядом мою грудь. Большими пальцами он сдвигает чашечки бюстгальтера, и они подпирают грудь снизу, от чего она кажется больше. Он опускает голову и покрывает мою грудь поцелуями, вызывая у меня стоны удовольствия.

– О боже, Гэвин! – глухо произношу я, хватая его за волосы, а он легонько покусывает мой сосок.

Острое желание охватывает меня под его требовательными прикосновениями.

– Пожалуйста… – прошу я и тяну его за футболку.

Он наклоняется и садится на меня сверху, затем, глядя мне в глаза, снимает футболку. Мои подозрения подтвердились – он и правда много времени проводит в спортзале. Я провожу ладонями по его сильным мускулистым плечам и скольжу руками вниз по его груди. Я глажу каждый мускул его пресса. Я кладу палец на пояс его джинсов и провожу по верхнему краю, откуда уже рвется наружу его эрекция.

– Боже, Бэй, – выдыхает он.

Я расстегиваю пуговицу и молнию и освобождаю его из заключения его трусов‐боксеров. Он шумно вдыхает, когда моя плоть прикасается к его плоти. Он скатывается с меня, одним быстрым движением стягивает с себя одежду и кидает ее на пол рядом с постелью.

О боже! Мне даже не важно, что я открыла рот от изумления. Голый Гэвин именно такой, каким я его запомнила. Даже лучше. Больше, сильнее, увереннее в себе. Совершенно сногсшибательный. Его тело создано исключительно для женского удовольствия.

Он снимает с меня джинсы, оставляя на мне трусики – хлопковые трусики, намокшие от моего желания. Он внимательно изучает их. Я стараюсь не покраснеть. Я знаю, что он видит, как сильно я его хочу.

– Ты чертовски красивая, Бэй, – говорит он, медленно стягивая с меня трусики.

Гэвин приподнимает мне ногу, чтобы снять их, но оставляет ногу поднятой и покрывает ее поцелуями от щиколотки до бедра. Мое тело трепещет, ощущая на себе его щетину, его язык, его горячее дыхание.

Он достигает верхней точки бедра и делает глубокий вдох, от чего я становлюсь просто пунцовой в быстро темнеющей комнате.

– Боже, милая, твой запах точно такой, каким я его запомнил, – говорит он. – Идеальный.

Его пальцы раздвигают, а язык пробегает по моей мокрой плоти к пульсирующему клитору, и я не выдерживаю:

– О‐о‐о… Гэвин… пожалуйста…

Он вводит в меня два пальца и издает стон от того, насколько я готова к нему. Он сгибает пальцы, а языком делает круговые движения, приводя меня к быстрому, интенсивному оргазму. Я выкрикиваю его имя, а он ждет, пока я перестану трепетать, и забирается на меня сверху.

– Пожалуйста, скажи, что у тебя есть презерватив, – прошу я, затаив дыхание.

Он улыбается и достает кошелек из кармана джинсов. Через несколько секунд он уже надел презерватив. Я восстанавливаюсь уже от одного взгляда на него.

Я тяну, толкаю и чуть не разрываю его тело, чтобы еще сильнее приблизить его к себе, чтобы он оказался у меня внутри. Он медлит, смотрит на меня сверху, кончик его члена почти во мне.

– Как долго, – говорит он. – Как долго нам пришлось ждать.

Я вскрикиваю, когда он толчком входит в меня. Напряженность этого момента переполняет меня. Он заполняет меня, и у меня перехватывает дыхание от ощущений, проносящихся сквозь мое тело, и от мыслей, проносящихся сквозь мой мозг.

Мы оба стараемся прижаться друг к другу еще плотнее, хватаем руки, плечи и бедра, чтобы стать еще ближе. Чтобы ничто нас не разделяло. Даже воздух.

Мы буравим друг друга глазами. Его взгляд распахивает меня настежь. Он может видеть все, что находится у меня внутри, – всю боль, все страдания, все невыносимые муки. Он может увидеть и почувствовать все. И когда я смотрю на него, я уверена, что вижу то же самое.

Его толчки становятся все сильнее и требовательнее. Его глаза ненадолго закрываются, и он застывает.

– Бэйлор, пожалуйста… кончай со мной.

Между нашими мокрыми от пота телами он кладет руку на ту самую точку, которая унесет меня за ним.

Его слова, его толчки, его пальцы, его боль – все соединяется воедино, а у меня напрягаются ноги и живот. Я хватаюсь пальцами за простыню и вздымаюсь под ним, крепко держа его своей пульсацией, помогая ему выпустить все до последней капли, пока он содрогается у меня внутри. Мы выкрикиваем имена друг друга и стонем от удовольствия.

Он падает на меня сверху. Я провожу пальцами по его позвоночнику, вызывая у него трепет.

– Бэйлор, – произносит Гэвин, его голос превратился в еле слышный шепот, когда он, тяжело дыша, наклоняется к моей шее. – Боже, Бэйлор! – Его хриплый голос срывается, а у меня текут слезы, когда он обнимает меня жестом чуть ли не более сокровенным, чем то,