— Виноват господин капитан, — Кинт покачиваясь, встал с кровати.

— Может, объяснишь? — капитан поднес фонарь к лицу Кинта, — о небеса! Что с тобой?

Ноги Кинта стали ватными, свет от лампы какой–то пеленой затянул лицо капитана и Кинт рухнул на пол…

— … я не знаю, может плохо вылеченные ранения… после кровопускания ему должно стать лучше, — приглушенные голоса доносились до Кинта.

— Минт, так что произошло?

— Я не знаю… злой он какой–то был, когда выставка закончилась, поехали судью сопроводить с гостями, а он вдруг сорвался и поскакал, крикнул только, что я за него остаюсь. А что с ним?

— Не знаю, у него жар, скоро должен прийти в себя.

— Ладно, расходимся, чего нависли как стервятники, — рыкнул Брэте, — Минт, побудешь с ним, как придет в себя, сообщи.

— Так есть, господин капитан.

Что произошло в тот вечер так и осталось для Кинта и главного конюха форта, который также выполнял обязанности лекаря, загадкой. Главный конюх пенял на раны, на которые может плохо влиять здешний климат и на возможное переутомление.

До снегов, когда перевал становится труднопроходимым Кинт при любом боестолкновении с кочевниками, разбойниками или контрабандистами словно искал смерти. От сослуживцев он отгородился, а капитан, стал все чаще посматривать на него с недоверием, хотя по вопросам службы к Кинту не было никаких претензий, даже наоборот, он часами проводил время на стрельбище под стеной форта, заставляя и свое звено упражняться в стрельбе, мог по долгу, изнуряя себя, упражняться в кулачном бою с другими жандармами.

Весна пришла как–то внезапно, теплый воздух рано принесло с южным ветром, и солнце с какой–то удвоенной силой топило снега в горах. А когда снег совсем растаял, и нужно было готовить первые патрули к выходу на маршрут, капитан Брэтэ, ярким солнечным утром приказал всему форту построиться у казармы.

— Вчера пришла телеграмма из канцелярии, точнее от вновь сформированного дорожного управления при парламенте. Все корпуса охраны дорог упраздняются, контракты со вчерашнего дня считаются расторгнутыми.

По строю пошел гул и ругательства в адрес парламента.

— Тихо! Все выплаты положенные по окончанию контракта сохранены. Все, кто хочет продолжить службу на благо терратоса, должны написать рапорта на перевод… в городскую жандармерию, в армейский или пограничный корпус. Здесь у нас в форту будет сформирован пограничный отряд, командир отряда прибудет завтра. Звеньевые, через десять минут у меня, все свободны!

— Вот тебе и раз… — вздохнул Минт, — что скажешь Кинт?

— К тому шло, еще в прошлом году все монаршие семейство уехало из столицы, а теперь все, власть в терратосе принадлежит парламенту.

— Все–таки толстосумы из гильдий добились желаемого.

— Похоже на то.

— И что думаешь делать теперь Кинт?

— Не знаю… для начала поеду в город и проведу недельку в борделе толстой Льюс.

— Хорошая мысль, — кивнул Минт, — я с тобой, не против?

— Нет, не против… только что ты потом будешь делать?

— Вернусь домой, что же еще… а там уж решу.

На Брэтэ было невозможно смотреть, почернел, осунулся… буквально за ночь. Когда Кинт и еще двое звеньевых вошли в кабинет, то застали капитана сидящим за столом, он, что–то черкая в бумагах, которых на столе лежали целые горы, тихо так напевал себе под нос, чего за ним вообще никто не замечал раньше.

— Видно, совсем погано капитану, — прошептал один из звеньевых.

— Чего шепчемся? — вскинулся Брэте, — значит так… подходим по одному, забираем бумаги на подчиненных, все подписано. За выплатами всех ко мне после обеда отправляем. С барахлом на складе сами разбирайтесь, и вот еще что… объявите там, что лошадей можно выкупить.

Звеньевые разобрали бумаги и уже собирались покинуть кабинет, но Брэтэ оторвался от писанины и сказал:

— Кинт, останься.

Кинт пропустил за дверь звеньевых и остановился.

— Иди сюда, садись, — кивнул на табурет у стола Брэтэ, — тут ко мне вчера человек один приезжал…

— Я видел, их вроде трое было.

— Это охрана… так вот, он уже вчера знал, что корпуса охраны дорог расформировываются… интересно да?

— Честно? Не интересно.

— А зря, — насупился Брэтэ, — этот человек знает, что все, кто с сегодняшнего дня начнет покидать форт, будут при неплохих деньгах.

— И?

— Кроме всего прочего, он просто заехал предупредить, что кое–кто в городе тоже знает об этом, а завтра про это будет знать все отребье с окраин.

— И?

— Да что ты заладил–то? — вскипел Брэтэ, — а ты знаешь, что этот мой вчерашний гость с другой стороны границы?

— Теперь знаю.

— Вот!

— Не понимаю, он заехал предупредить, что на жандармов в горах теперь будут устраивать зады, или то, что форт вот–вот подвергнется нападению с целью разграбления?

— Я не об этом, хотя засады возможны и предупреди ребят, чтобы поодиночке не покидали форт. Я о том, что этот человек, представлял другого человека, который заинтересован в найме опытных бойцов.

— Кто–то собирает свою маленькую армию?

— Я думаю что своя армия у него уже есть… нет, ему нужны такие как ты, — Брэтэ отвел глаза и стал ковырять ногтем трещину в столешнице, — как тебе сказать… ну чтобы без родных, друзей и в тоже время что б хороший боец и стрелок.

— Мне это не интересно, и у меня совсем другие планы.

— Хорошо, — повеселел Брэтэ.

— Что хорошо?

— Хорошо, что я в тебе не ошибся.

— Но вы же не знаете моих планов, — ответил Кинт и улыбнулся.

Увидев эту улыбку Брэтэ понял, что он возможно, не просто ошибся в Кинте, а за эти годы службы оказывается и не узнал его вовсе.

— Эм… ну тогда вот, — Брэтэ снова нахмурился, выложил на стол серебряный кест на котором была выдавлена голова волка, — это считай пригласительный билет тебе.

— Куда?

— На работу… почти в каждом крупном городе, обычно рядом с рынком есть таверна с вывеской, на которой ты увидишь такую же голову волка, расплатишься этой монетой за выпивку, и тебя проводят.

— К некому влиятельному человеку, которому нужны наемники, которых в свою очередь никто не будет искать?

— Верно, только его самого ты вряд ли когда увидишь, а вот к непосредственному, так скажем командиру, или кто они у них там, тебя проводят.

— Что ж, пригодится, — Кинт сгреб монету со стола и встал, — что–то еще господин капитан?

— Вот, — Брэтэ положил на стол гербовую бумагу, а потом увесистый кошель, — и вот.