вспоминающий, как пользоваться сначала одной помятой ногой, потом другой, третьей и так до седьмой, поскольку восьмую оторвали.

Мне удалось подняться, цепляясь за стул, и несколько минут я приходил в себя.

Потом убедился, что в номере никого, и двинулся к кровати, до которой было-то всего два шага — расстояние, если тебя отделали добрые писатели-идеалисты, борцы за свободу. Сунутая под подушку рука нащупала гладкую холодную поверхность, и серебристый нетбук блеснул в дневном свете.

Плевать, что со мной творят, но я должен сделать эту работу, сдать ее в срок.

Я сунул прибор под рубашку, за ремень, и заковылял в сторону ванной.

— Чего тут? — Входная дверь открылась, в щели показалась рыжеватая бородка Паши. — Куда?

— Умыться. — Я провел рукой по лицу и показал ему измазанную в крови ладонь.

В туалете есть задвижка, и засевшего там человека невозможно застать врасплох. Плюс там есть розетка, а это значит, что можно воткнуть зарядку, там есть унитаз, и на него можно сесть, и есть свет… а в дырку под душевой кабиной, там, где у стены отошла пластиковая панель, как раз влезет тот самый нетбук, что упирается сейчас мне в брюхо.

Этим уродам я его не отдам.

А рано или поздно до меня доберется Вика, и я скажу ей, где искать.

— Ладно, иди, — буркнул Паша.

Хорошо иметь дело с дилетантами.

А мы, писатели, на самом деле профессиональные дилетанты, мы умеем только выкапывать содержимое душ человеческих и раскладывать по кучкам, чтобы все могли посмотреть — это вот красиво и восхитительно, это отвратительно и ужасно, а это вообще не пойми что такое и на что годится, но и оно в нас имеется; и поняли, какие чувства по поводу всего этого испытывать.

Глава 21

Я проработал три часа, пока меня не побеспокоили.

— Эй! — От тяжелого удара дверь туалета содрогнулась. — Ты чего там? Выходи!

— Понос одолел! — рявкнул я в ответ, с трудом выпутываясь из липкой трясины текста: последние главы шли с неожиданным трудом, я буксовал, как угодивший в озеро грязи внедорожник, мотор ревел на бешеных оборотах, потоки вонючей жижи летели из-под колес, а толку было мало.

— Выходи, или я дверь сломаю!

— Иду! — Я как можно более шумно спустил воду и принялся запихивать нетбук в щель под душевой кабиной.

Щелкнула задвижка, и Паша, грубо схватив меня за руку, буквально выдернул из туалета. Шапоклякович при виде моей покрытой ссадинами и синяками рожи вскинула руки к лицу, зато Гулина осклабилась радостно, едва не пустилась в пляс в обнимку со своей летающей крышей.

Шамсутдинова они на этот раз с собой не взяли, ну или он ухитрился отмазаться.

— Как вы его… — пробормотала Гулина, моргая вразнобой. — Основательно.

— А что, надо было иначе? — осведомился Артем.

— Страшно смотреть. — Шапоклякович опустила руки. — Но другого пути у нас нет. Левушка, вы не хотите отдать нам текст?

Я помотал головой:

— Он еще не закончен. А черновики я никому не показываю.

Пусть подумают, пошевелят поганым, подгнившим пометом, что у них вместо мозга! Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем!

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Тогда вас будут бить еще раз. Очень больно. Ради благой цели. Ради свободы и правды, ради победы над тиранией и будущего России. Ради демократии…

И пока Шапоклякович утешала себя таким образом, Паша и Артем молотили меня словно боксерскую грушу: скула, печень, грудь, живот, снова нос, которому уже досталось, так что из глаз у меня буквально хлынули слезы, но я удержался, не вскрикнул, не взмолился о пощаде. Меня шатало и мотало, все тело стонало, и на ногах я удерживался лишь чудом. Тельцов кряхтел, сипел и тоже бормотал что-то, может быть, проклинал меня, а может, молился, Гулина азартно повизгивала.

— Левушка, не передумали? — осведомилась Шапоклякович, когда в экзекуции наступила пауза.

Я молча показал ей средний палец.

— Обыщите комнату, — распорядилась она. — Вещи перетрясите!

Наконец-то они догадались, умники.

Сумку и рюкзак выдернули из шкафа, шмотки посыпались на пол, отлетела в сторону подушка, загромыхали сдвинутые вешалки. Оставь я нетбук на койке, тут бы его и нашли, и все мое сопротивление разом потеряло бы смысл — пусть без пароля до текста им не добраться, можно ведь просто уничтожить аппарат, расплющить в кашу или утопить.

Единственным их успехом стал мой телефон, от которого я за последние дни крепко отвык. На попытку включить он отозвался негодующим писком, извещая, что батарейка села и злой хозяин и не думает подкармливать верного электронного слугу.

— Да, Алина Леонидовна… — Я ощупал нос, который мне, похоже, сломали; говорить было трудно. — …ведь вы всегда осуждали нашу злобную власть за жестокость и склонность к насилию… И чем вы лучше? Вы — тоже власть, и в тот момент, когда вы себя ей назначили, себя ей осознали, вы встали на один уровень с теми, кого так любят обличать наши либералы. Вы стали много хуже любого тирана, ведь он претендует только на тела и поступки, а вы — на мысли и ценности. На то, чтобы указывать другим, как все понимать и во что верить. Приятно ощущать себя властительницей душ?

— Заткнись! — заорала Шапоклякович.

Я первый раз в жизни видел, чтобы царевна-критик потеряла самообладание: трясущиеся руки, по лицу ползут красные пятна, губы кривятся, глаза выпучены чуть ли не сильнее, чем у Тельцова.

— Литература — не то, что вы ей назначаете… — Говорить мне было все сложнее, голова кружилась сильнее, голос слабел, лихорадка трясла меня, словно ураган одинокий листок. — …а то, что читают люди… И она вам неподвластна, что бы вы… вы что бы… ни думали об этом… Истинная свобода вам не по зубам… и рано или поздно ваш кровавый режим рухнет.

Чернота сгустилась перед глазами, и похоже, что рухнул уже я сам, банально на пол.

Очнулся от того, что меня довольно грубо положили на кровать, приложив затылком о деревянное изголовье.

— Сыворотка правды! Мы знаем, где можно ее достать! К ночи привезут! Он заговорит! — зачастила Гулина, донесся голос Тельцова, шаги, и все затихло.

Открыв глаза, я обнаружил, что вновь остался в номере один.

Встать на этот раз оказалось еще труднее, чем после первого избиения, в боку кололо, как бы не сломанное ребро, ноги подгибались, трясучка то и дело возвращалась, хватала меня ледяными лапами. Но я все же добрался до туалета