экранчике прыгали туда-сюда, я не мог сосредоточиться, хотя яростно кусал губы.

Но в какой-то момент я сумел отстраниться, поймал, наверное, то сатори, о котором говорила Маша. Клавиши затрещали под пальцами, я вцепился в материал, точно изголодавшийся по работе повар-маньяк в ингредиенты для уникального блюда, о котором он мечтал все десять лет в тюряге, и воспарил над этим смрадным, гнусным, полным боли и страдания миром.

В какой-то момент я чихнул, поскольку делившая со мной убежище пыль решила проверить, чего интересного есть у меня в носу. Но никто из пьянописателей, клубившихся в номере Ирки, на кровати, подоконнике, стенах и даже потолке, не обратил на чих внимания, и я, выждав пару минут, вернулся к работе.

В следующий момент я обнаружил, что вокруг царит тишина, и вставшая на четвереньки Бакова созерцает меня совершенно окосевшими глазами.

— Т-ты как, Лэээв? — спросила она. — Мы на ужин п-пошли, ок?

— Нормально, — ответил я. — Принеси чего-нибудь пожрать, и я твой вечный должник!

— Ты и так, ик! — Ирка подмигнула. — Должник, ик!

Продолжая икать, она вышла из номера, клацнул замок.

А я, чувствуя себя птенцом, выбирающимся из яйца, полез из-под кровати, ибо одолел меня зов, которому не в силах противостоять ни один смертный, зов плоти, обреченной время от времени облегчаться. Снова застрял на полпути, и на попытку освобождения ушли последние капли энергии, так что я остался на полу, тяжело дыша, не в силах встать.

В этот самый момент дверь открылась, и вошла черноволосая девушка.

— Ой, — произнесла она, уставившись на меня, и тут я узнал ее.

Тоня, страстная поклонница Льва Николаевича Горького и его текстов…

Ведь проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от правды. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах забытых в степи, на земле бесплодной, необитаемой!

Глава 22

Естественно, никакого значка на Тоне сегодня не было — с ним ее на «Литературе свободы» дальше порога не пустили бы: либеральная свобода она на то и свобода, чтобы все ходили строем и думали одинаково. Но выглядела поклонница писателя Льва Горького ничуть не хуже, чем в прошлый раз, а то и получше.

— Э, привет, — сказал я. — Только не пугайся.

— А я и не пугаюсь. — Она сморгнула и потрясла головой в откровенной надежде, что мой изукрашенный вовсе не под хохлому лик ей мерещится. — Лев Николаевич, что с вами? Надеялась увидеть вас на докладе про намибийских прозаиков, а не вот так…

— Очень хочется сказать, что это после страстного секса с твоей соседкой, блин. — Сотрясаясь всеми членами и морщась, я поднялся: все же присутствие красивой девушки неизбежно вдохновляет мужчину. — Но нет! Просто у меня пытались забрать кое-что. Понимаешь, о чем я?

Вряд ли Фрол рассказал ей во всех деталях, за чем именно идет охота, но основное точно сообщил. Иначе как отправлять на охоту?

— Даа. — Тоня кивнула. — То опасное, что вы создали, тот текст… — Она покраснела.

— …ради которого ты пыталась соблазнить меня, — закончил я за нее.

Голова закружилась, и я обнаружилась, что моя собеседница облачена в сандалии и легкую накидку, расшитую золотом, и на запястьях, лодыжках у нее блестят и звенят многочисленные браслеты: железо, бронза, серебро, вставленные там и сям драгоценные камушки словно алые, зеленые и синие капли. Черные волосы вздыбились начесанной волной, на них легла сверкающая диадема, заструились от ушей к плечам не серьги даже, а настоящие мини-люстры, только без лампочек.

Передо мной стояла жрица одной из вавилонских богинь, скорее всего, Иштар.

Через миг видение исчезло, я пошатнулся от слабости, заскрежетал зубами так, что сам поморщился.

— А сейчас он у вас? — Тоня смотрела на меня с тревогой.

Серебристый нетбук был воткнут за ремень, скрыт от любопытных глаз под джемпером. Я мог соврать, не моргнув глазом, и хотя я не Энтони Хопкинс и не Гоша Куценко, сейчас моих способностей лжеца хватило бы.

Но ведь Я, Господь, призвал тебя в правде, и буду держать тебя за руку и хранить тебя, и поставлю тебя в завет для народа, во свет для язычников, чтобы открыть глаза слепых, чтобы узников вывести из заключения и сидящих во тьме — из темницы!

Достаточно было лжи в моей жизни, слишком много обманывал я и себя, и других. Может, хватит?

И последний месяц я писал правду, и в мемуарах, и тем более в «Навуходоносоре», и когда пытался включить в тексты обман — было такое, было — то не мог, становилось противно, и он шарахался от меня.

Так что нет.

— У меня, — сказал я. — И ты… — На этот раз волна слабости сопровождалась не глюками, а темнотой: перед глазами словно оказался плотный занавес. — …ты можешь его отобрать… Сейчас я и от котенка не отобьюсь. Вон стул… давай, шарахни им меня по голове… Вернешься со славой, сам Фрол тебя похвалит и наградит! Что ты медлишь? — И я шагнул девушке навстречу, шатаясь и дергаясь, точно сломанный робот. — Вот он, твой шанс!

Меня колотило от злости, собственная нелепая болтовня, что странно, прибавила сил.

— Нет… ну как… я не могу… — Тоня замотала головой, на глазах ее выступили слезы.

Да, одно дело подсыпать человеку клофелин в бухло, чтобы он мирно уснул, но совсем другое — отоварить того же человека чем-то тяжелым по черепу, чтобы он совсем не мирно отключился. Итог вроде бы один и тот же, но вот средства в первом случае куда как гуманнее… кажутся, на первый взгляд.

— Еще ты можешь выскочить из номера и пойти к Шапоклякович или к Тельцову. Рассказать им, что я тут! И после этого тебя примут в большую литературу… Публикации, премии, рецензии, интервью, слава… Хочешь? — Я сделал еще шаг, хотя он дался мне неимоверным трудом: ноги весили словно ростральные колонны, мышцы не слушались.

— Нет! — воскликнула Тоня с пылом. — Никогда! Они предатели России! Либерня!!

Ее лицо исказилось, на миг вернулся вавилонский облик, грозный и величественный.

— Ну тогда… — Я сам не знал, что скажу дальше, обойма слов внезапно опустела, а новую впавший в ступор мозг выдать отказался.

Но Тоня сама бросилась ко мне и затараторила:

— Садитесь, Лев Николаевич! Вам же плохо! Вы же сейчас упадете!

— Опять на «вы»? — выдавил я. — После того, что между нами было?

Она покраснела, но схватила меня за плечо, точнехонько за один из синяков, отчего я зашипел и дернулся. Испуганно