опозорил род Валуа, запятнал рыцарскую честь! Ведь ты давал слово, что не убежишь.

– Ты тоже давал слово, что мое заключение продлится всего несколько месяцев. Где оно? Ты растерял его в постелях проституток!

– Как смеешь ты так говорить с отцом?

– Тот, кто засадил за решетку своего ребенка, не имеет права считаться его отцом!

– Перестань говорить глупости! Ты же знаешь, что это было продиктовано моей политикой.

– Вся твоя политика сводится к тому, чтобы швыряться деньгами, выжатыми с несчастного народа Франции, уважения которого к себе ты лишился из-за своего бездарного правления и проигранных битв. О, он долго еще будет помнить позорное бегство французского рыцарства из-под Пуатье!

– Но не столь позорное, как твое! Ты обесчестил отца, а это страшнее, нежели уход с поля боя. Ведь я давал слово Эдуарду.

– Тому, кому отдал половину королевства? Браво! Отдай ему еще и другую.

– Ты уронил мою честь!

– У чести свои законы.

– У тебя, похоже, их нет.

– А у тебя? Во что ты превратил мой брак? Больше двух лет я не сплю с супругой. На что это похоже?

– Но вы хотя бы изредка виделись.

– Теперь мы будем неразлучны. Мы уедем в Анжу, и там я буду королем своей земли. Что касается чести, то мне на это наплевать, если речь идет о том, чтобы обрести свободу.

– Ловко же ты обращаешься со своим словом. Но как же я? Рыцарская честь заставляла меня до последней минуты не покидать поля битвы при Пуатье.

– И во что это обошлось Франции? В три миллиона!

– Зато я не запятнал себя позором. А ты давал слово.

– Подумаешь, слово! Плевок, вот и все. Кому оно дано? Врагу! Садись с ним за стол, играй в кости и распивай вино – у тебя это неплохо получалось в Бордо. С не меньшим успехом ты можешь заниматься этим в Лондоне.

– Какой Лондон? Что ты мелешь?

– Да ведь твой дружок, упустив меня, потребует, чтобы ты вернулся.

– И ты, догадываясь об этом, все же решил бежать?

– Нет, буду сидеть в Кале еще двадцать лет, ожидая, пока ты соберешь выкуп!

Король замолчал. Ничего уже не исправить. Ему придется возвращаться. Но он не станет дожидаться приглашения Эдуарда; ему повелевает вернуться рыцарский долг чести; этим он в известной мере обелит себя, сняв с души клеймо позора. Что ж, такова месть ему одного из сыновей за принудительное заточение. Другие мягче нравом.

Узнав об этом решении, его советники, почуяв, как сгущаются над ними тучи, выразили бурный протест. Ведь Эдуард будет только рад этому, поскольку Франция остается без короля. Но Жану II не привыкать было проявлять упрямство.

Советники приуныли. С месяц они осаждали своего властелина, но ничто не действовало – ни уговоры, ни опасения за судьбу королевства. Последние относились скорее к ним самим. Желая «удержаться на плаву», они продолжали отговаривать короля, взывая к чувству патриотизма, играя на струнах заботы о простом народе, который «останется без отца». Жан, однако, был неколебим в своем решении.

Новость вызвала удивление всего двора. Никто не мог даже предположить, что король вздумает сделать такой опрометчивый шаг. Дофин тоже пробовал возражать. Дни проходили за днями, но король стоял на своем. Дофин устал. Упрямца не переубедить. «Не учи глупого, уподобишься врачу мертвого», – говорили древние мудрецы. Советники Карла, к его удивлению, возмущения не высказывали.

– Что бросают, то и подбирают, – философски изрек прево.

– А ему что здесь, что там – все едино, – пожал плечами де Вьенн.

– Плохо королевству без монарха, – заметил хранитель печати, – но ведь теперь ты вновь станешь регентом, Карл.

– А стало быть, нет худа без добра, – обронил д’Оржемон.

Аббат кашлянул:

– Не пойму, как удалось принцу бежать? Но на все воля Божья на этом свете. Коли уж так вышло, то вам, сын мой, быть во главе государства.

– Пока быть, – поправил его дофин.

– Разумеется. Именно это я и хотел сказать.

Так королю Франции был вынесен, а вслед за этим подписан приговор.

Однако советники короля по-прежнему не желали мириться с таким положением дел. Партия дофина возьмет верх, а это значит, что они в лучшем случае отойдут на второй план, в худшем – вовсе сойдут со сцены. Конец обманам, подлогам и воровству.

Барон Робер де Лоррис не отличался большим умом, однако занимал пост главного распорядителя двора; он рассматривал утверждение кандидатов на придворные должности, подавал списки королю. Без сомнения, это немало способствовало его обогащению, если к тому же принять во внимание, что ему подчинялись королевские службы: главный кравчий, хлебодар, виночерпий – почетные должности при дворе. Другой корыстолюбец – великий камергер Симон де Бюси. Этот ведал покоями короля и его трапезой, снабжением двора и финансами; ему подчинялся весь обслуживающий персонал: камердинеры, гардеробщики, меблировщики, цирюльники и т. д. С этими двумя делили барыши коннетабль Ги де Шатийон (весьма посредственный военачальник, любивший запускать руку в государственную казну), обер-церемониймейстер Буало Персень, де Тюдель и другие. Откупа, займы, поставки – все было в руках советников Жана II, что ни в малейшей степени не способствовало увеличению казны. Дофин и канцлер (Жан де Дорман, брат Гийома) не раз указывали королю на беспорядок и мздоимство, царящие при дворе, но тот только отмахивался: советники никогда ему не перечили, льстили, устраивали развлечения, заискивали перед ним и регулярно доставляли девиц для утех. И вот, похоже, всему этому настает конец. Виной тому герцог Людовик Анжуйский.

– Черт бы побрал этого принца! – негодовал Симон де Бюси, когда они собрались однажды в кабинете коннетабля. – Вздумалось же ему бежать!

– Страшнее другое: наш дурачок совсем потерял голову, – отозвался Персень. – Не удивлюсь, если окажется, что его и во сне преследует хваленый рыцарский кодекс чести.

– Не иначе как дофин приложил к этому руку, – прошипел де Лоррис. – Вызволю, дескать, братца, и англичанин потребует, чтобы папочка вернулся к нему в гости, а я тем временем стану править и кое-кому укажу путь со двора. Дружки его, гляжу, так и рвутся к тепленьким местечкам, да еще и родичей потянут. Встречаю однажды де Вьенна, поговорили с ним о том, как король проиграл в шахматы, и такую ненависть ко мне увидел я в его глазах, что понял: передо мной враг, причем опасный.

– Вопрос теперь в том, как уйти из-под удара дамоклова меча, – снова заговорил де Бюси. – Я не призываю убивать одну за другой собачек дофина, настанет час, доберемся и до них, дабы не совали носа, куда не следует. Сейчас главное – не допустить к власти дофина, ведь