– Может, выпьем по смузи? – еле слышно спросила Леда, словно прочла ее мысли.

Тишина в аквастудии оглушала.

Все разошлись, остался лишь негромкий плеск соленой воды и нервное мигание фонариков. Голограмма с кирпичной стены исчезла.

– А как насчет тако?

После тренировки кровь все еще стучала в висках, а лицо горело. Впервые за неделю Эйвери ощутила что-то, кроме всепоглощающей печали и отвратительной апатии. Ей отчаянно хотелось сохранить эту крупицу тепла, прежде чем снова неизбежно погрузиться в ледяную действительность.

– В бар? – улыбнулась Леда.

– Куда же еще?

К добру ли эта затея? Как ей теперь относиться к Леде, учитывая все произошедшее между ними? Были ли они лучшими подругами, врагами или же незнакомцами?

«Пора это выяснить», – подумала Эйвери и сунула ноги в сандалии с цветочным принтом.

Бар, как и всегда, привлекал и пугал своей безукоризненностью. Ослепительно-белые поверхности казались столь идеальными, что Леда боялась к ним притронуться. Она вспомнила, как впервые пришла сюда в восьмом классе с Эйвери и ее родителями и смотрела на все круглыми глазами. Все эти стройные и роскошно одетые люди казались тринадцатилетней Леде по меньшей мере моделями. Правда, некоторые таковыми и являлись.

После душа Леда и Эйвери поднялись по крутой белой лестнице – на каждой ступеньке стояли горшочки с колючими синими агавами – и устроились в уютной кабинке на две персоны. Покинув неестественно тихую аквастудию, Леда засомневалась, что правильно поступила, поддавшись этому порыву.

Эйвери спасла ситуацию, заговорив первой:

– Как дела?

От нелепой формальности этого вопроса Леда чуть не рассмеялась. Они столько раз бывали в этом ресторане, а сейчас вели себя так, словно пришли на худшее в своей жизни свидание. Внезапно Леда поняла, что должна сказать.

– Прости меня, – неуклюже проговорила она – извинения всегда давались ей с трудом. – За все, что я сделала и сказала той ночью на крыше. Я сожалею, что это произошло. – Не было нужды уточнять, что она имела в виду, обе и так знали. – Клянусь, это несчастный случай. Я бы никогда…

– Знаю, – коротко ответила Эйвери, сжав колени ладонями. – Но не стоило вести себя как одержимая и сыпать угрозами. Если бы ты рассказала правду, все бы обошлось.

Леда с недоверием посмотрела на нее. Удивительно, насколько Эйвери наивна. Если бы она сама столкнула Эрис с Башни, то лишь получила бы нагоняй. Семья Леды, хоть и вполне обеспеченная, не располагала таким влиянием, как Фуллеры. Стоило Леде явиться с повинной, то провели бы расследование, возможно, дело дошло бы до суда. Ясно, на что бы указали улики.

Жюри присяжных без промедления обвинило бы Леду в предумышленном убийстве. Эйвери же была неприкосновенна. Никому бы в голову не взбрело отправить ее в тюрьму. Слишком уж она красивая.

– Возможно, – осторожно проговорила Леда, надеясь, что этого будет достаточно. – И за это тоже меня прости. Прости за все, что я наговорила той ночью.

Эйвери медленно кивнула, но ничего не ответила.

Леда нервно сглотнула:

– Эрис меня серьезно обидела. Я даже разговаривать с ней не хотела, но она все напирала, хотя я просила ее отойти, но все равно я не собиралась…

– А что сделала Эрис?

Леда нервно завела волосы за уши.

– Спала с моим отцом, – прошептала она.

– Что?

– Знаю, звучит безумно, но я видела их вместе – видела, как они целовались!

В голосе Леды появились истеричные нотки – так хотелось, чтобы ей поверили. Она сделала глубокий вдох и пересказала эту омерзительную историю: о странном поведении отца, явно что-то скрывавшего, о шарфе «Кальвадор», который Леда нашла, а потом увидела, как папа дарит его Эрис. О его вранье насчет ужина с клиентом – вместо этого Леда застала его с Эрис: они держались за руки и целовались за столиком кафе.

От потрясения Эйвери лишилась дара речи.

– Ты уверена? – наконец выговорила она.

– Понимаю. Я сперва тоже не хотела думать такое про Эрис. А про отца тем более.

Леда не могла пересилить себя и взглянуть на Эйвери: от вида шока и отвращения на ее лице она обязательно расплачется. Вместо этого Леда просмотрела меню на поверхности стола, оформляя заказ:

– Гуакамоле средний или острый?

– Острый. И еще queso[8], – добавила Эйвери. – Боже, Леда… Мне так жаль. А твоя мама знает?

– Я не смогла ей рассказать. – Леда покачала головой.

Эйвери отлично понимала, как тяжко хранить от семьи такой огромный секрет, – эта тайна медленно и неумолимо подтачивала Леду, давила на нее, не отпуская ни на секунду.

– Прости. Какой ужас. – Эйвери нарисовала круг на белоснежном столе. Казалось, она тоже не решалась посмотреть Леде в глаза. – Могу я чем-то помочь? – наконец спросила Эйвери и подняла голову.

В ее глазах стояли слезы.

Как типично для нее – думать, что в ее силах решить любую проблему.

– Чем тут поможешь?

К столику подлетел ховер-поднос и опустил на него гуакамоле: свежий, с кусочками настоящего авокадо, а не консервы из сухих водорослей с протеином, которые выдавали за него на средних этажах.

– Знаю. Это всегда было по твоей части. – Эйвери смахнула с глаз влагу и вздохнула. – Боже, я жалею, что мы вообще поссорились.

– И я! – поддакнула Леда. – Атлас того не стоил. В смысле, не для меня.

Эйвери строго посмотрела на нее через стол своими невероятно синими глазами.

– Я никогда его не любила, – осмелилась сказать Леда. – Сейчас я это понимаю.

Вряд ли Эйвери хотела обсуждать Атласа, лучше избегать этой темы. Но только разговаривая, они могли наладить отношения. Леде казалось, что слова заполняли пропасть между ними: примерно так, молекула за молекулой, в воздухе вырастали мосты из этериума.

– Я думала, что люблю его, но это было просто… увлечением. Мне нравилась сама мысль обладания. Или же я хотела полюбить, но ничего не вышло.

Ночь в Андах, когда Леда считала, что безнадежно влюблена в Атласа, сейчас казалась очень далекой. Тогда гормоны и ожидание счастья сыграли с ней злую шутку.

«Не это ли сейчас происходит с Ваттом?» – спросил ее внутренний голос, который она безуспешно пыталась заглушить.

Про отношения с Ваттом она никому не говорила. Да и с ним самим они это не обсуждали. Однако после возвращения из Невады Ватт проводил у нее каждую ночь. Леда его не просила – просто в первый же вечер он объявился на ее пороге, и она без слов впустила его через черный ход. А потом они рухнули на кровать, охваченные безмолвной, всепоглощающей страстью.