Пока я маленькая была, ходила в садик на пятидневку. А как в школу пошла, так маме пришлось с завода уйти, там же смены, не могла же я в семь лет всё сама. Мама переживала очень, она любила свой завод, станки эти. Но завод потом все равно в перестройку встал и всех на улицу выкинули. Ее лучший друг и соперник (я думаю, он всю жизнь был в нее влюблен), с которым они много лет социалистически соревновались, тогда не смог себя в новой, капиталистической жизни найти, пить начал, а потом просто застрелился. Мама, как узнала, по нему плакала ночью, я хорошо помню.

Я после школы в институт учиться пошла, мама очень мною гордилась. Ей казалось: стать инженером – это вершина всего, почти олимп. А я технику не особо любила, да и инженеры в перестройку оказались никому не нужны. Тогда все учились на юристов и еще – иностранные языки. Я работала сначала в институте за кульманом, но там совсем не платили, я пошла в транспортную контору, потом одно время в магазине работала, потом… да это важно ли?

В школе я училась, у меня была цель – институт. Ничего легкомысленного, да меня как-то и не тянуло. Потом мне всегда нравились мужчины существенно постарше меня – с тихим голосом и седыми висками. Как правило, женатые, конечно. Председатель, бабушка, – напоминала я себе. Как и все у нас в роду, я была не то чтобы красивой, но что-то такое во мне было – одно время вокруг вилось много молодых и веселых. Даже умные встречались. Но я помнила о матери, строго себя вела и думала: шалишь, уж у меня-то все будет как положено – свадьба, белое платье, марш Мендельсона…Мой муж был небольшой начальник, человек, что называется «положительный». Спокойный, бережливый, «всё в дом». Познакомился с мамой. Предложение делал, как положено, с цветами – пять красных гвоздик, до сих пор помню. После свадьбы в кафе сказал: «Смотри, сколько копченой колбасы и сыра в нарезке не доели. Чего теперь, оставлять обслуге, что ли? С какой стати! Ты в салфеточку собери…» «Боже ж ты мой, – подумала я, поправляя сбившуюся фату. – Что я наделала?!»

Он сам порядок поддерживал и от меня требовал: неужели трудно посуду сразу помыть и на полку поставить? Почему на полу крошки? Ребенок уже два часа как поел… Последней каплей было, когда я выкинула какие-то сомнительные жареные грибы, а он достал их из помойного ведра, помыл в дуршлаге и предложил нам всем на ужин: они еще хорошие, а вы не умеете ценить труд и продукты.

Мы с дочкой ушли обратно к матери в коммуналку. Он тут как-то, месяца три назад, переплатил алименты на четыреста пятьдесят рублей (что-то там неправильно насчитали), так специально мне позвонил, осведомился о здоровье моей мамы, меня и дочки (именно в этой последовательности), а потом и говорит: тебе это, конечно, покажется несущественным, но ведь во всем главное – порядок… Я хохотала, пока он трубку не повесил.

Мы живем неплохо. У нас теперь на троих две больших комнаты с отдельным входом. Моя нынешняя работа мне почти нравится, правда, платят все-таки не ахти, и маме приходится подрабатывать вахтером. Мы бы и так прожили, но она не хочет. Бабушка тоже чуть не до последнего дня, фактически уже лежа, в огороде ковырялась и с курями – дочке и внучке свеженькое, разве в городе такое купишь? А если и купишь, так за какие деньги?!

Теперь мой к вам вопрос: могу ли я, «как мать и как женщина», со своей стороны сделать хоть что-нибудь, чтобы жизнь моей дочери была максимально похожа на первый рассказанный мною комикс и максимально не похожа на второй? Ей четырнадцать, и недавно она очень серьезно сказала мне: ты знаешь, мама, я не хочу и не буду иметь детей. Людей и так слишком много, они толкаются и друг друга не видят. Мы все в нашем роду нелегкомысленные люди, и мне стало по-настоящему страшно. Потому что женский комикс без детей – это вообще полный аут. Что я могу сделать? Уточняю: у нас дочерью хорошие, доверительные отношения, у меня с матерью были такие же…

Я долго думала. Хорошо, что она с самого начала предупредила меня про нерассказывание о разнообразии жизненных путей, иначе я бы, конечно, не удержалась. Но она задала очень конкретный вопрос, и ей нужен был конкретный ответ. А уж что она там сделает с этим ответом – это ее дело. В конце концов, бо́льшая половина советов и спрашивается только для того, чтобы сделать наоборот.

– Забудьте про доверительность ваших отношений, – после долгого молчания (женщина спокойно ждала, сложив руки на коленях) сказала я. – Не рассказывайте ей ничего. Ведь над вашей матерью, когда она принимала решение, висела история бабушки, над вами – уже две истории (и вы отказали себе в серьезной и счастливой, быть может, любви с человеком с седыми висками, а потом – в легкомысленной веселой связи с ровесником). Не грузите вашу дочь историей трех неудачных женских судеб, дайте ей возможность написать все самой для себя с чистого листа. И, вполне возможно, ее история получится счастливой.

– Но как же? При наличии живых матери и бабки она получится «Иваном, не помнящим родства»?

– Нет, конечно. Вы расскажете ей о фантастическом трудолюбии прабабушки. Вы покажете ей толстенную папку бабушкиных грамот. Вы обратите ее внимание на то, как исключительно собственными усилиями поднимался ваш род по социальной лестнице. Вы даже можете рассказать ей о том, что у женщин в вашем роду есть склонность выбирать из наличной среды самцов сравнительно высокого ранга. А дальше – сама, сама, сама…

Теперь уже надолго задумалась моя посетительница.

– Мне придется несколько «переписать» уже известную дочери историю, – сказала она в конце концов.

– Вы, несомненно, справитесь. Комиксы у вас получаются отличные – яркие и запоминающиеся.

– Спасибо. Вероятно, я попробую.

* * *

Это было уже довольно давно. Иногда я вспоминаю историю этого рода и гадаю о том, как сложилась и еще сложится женская судьба никогда не виденной мной девочки. И еще я думаю вот о чем: может быть, были, есть еще какие-то способы «повлиять на судьбу», которые просто не пришли мне тогда в голову? На самом деле в нашей стране, с нашей историей это очень актуальный вопрос…

Ребята вошли дружно, кучкой: мама, папа, дочка с красными бантиками. Девочке на вид года три, поэтому я сразу обратилась к ней:

– Как тебя зовут?

– Света, – сразу же чисто ответила девочка и улыбнулась.

– Это неправда, – с такой же, как удочери, улыбкой возразила мама. – Ее зовут Ирина.

Я несколько обалдело зачеркнула в своем журнале «Света» и поверх вписала «Ирина».

Больше ни на один из моих вопросов («Сколько тебе лет?», «Ходишь ли ты в садик?» и т. д.) девочка не ответила. В конце концов явно разнервничалась и начала как-то странно стереотипно размахивать руками и тереть ими лицо.

– Да она вообще не говорит, – сообщил наконец отец.

– Как вообще? – удивилась я. – А что я только что слышала? Кто это – Света?

– Так мою младшую сестру зовут, – объяснила мать. – Ее тетю. Она «светами» не только себя называет. Но ведь то, что она не разговаривает, это не к вам?