Да потому что это реальный мир. Он еще существует. Но.

Я по своему психическому устройству совершенно не склонна к апокалиптике. Но я не могу не думать: что будет, когда вырастут дети, которые в виртуальном мире С САМОГО НАЧАЛА ориентируются ЛУЧШЕ, чем в реальном?

– Вы замечали, как отличается женщина, в жизни которой есть мужчина, от женщины, у которой его нет? Неважно, кто он. Отец, муж, многолетний любовник, сын. Она не лучше и не хуже, она просто – другая. У нее другой взгляд, другая походка. Она по-другому разговаривает, иначе одевается, имеет иные повседневные привычки и иначе располагает себя в пространстве – в комнате, в кресле, на людной улице, на привале у костра… Я всегда могу отличить, и все могут, если включить природную наблюдательность и отбросить культуральное лицемерие.

Я выслушала с интересом, прикинула на себя и поняла, что «всегда» отличить точно не смогу, но в большинстве четко выраженных случаев – пожалуй…

Однако вряд ли она пришла ко мне в детскую поликлинику поговорить о роли мужчины в жизни женщины – с этим ей явно следовало бы обратиться куда-нибудь в другое место, к взрослому психотерапевту. Стало быть…

– Ваш ребенок или дети?..

– «Вы извините меня, что мы к вам обращаемся…» – она смешно спародировала членов корпорации нищих-погорельцев, которые совсем недавно ходили по вагонам нашего метро (они все говорили одинаково, видимо, наученные одним и тем же менеджером). – Моему «ребенку» (кавычки были отчетливо слышны) недавно исполнилось 28 лет. Мы были у вас, когда ему было четырнадцать…

– Увы, я не помню, – на всякий случай сообщила я. Она засмеялась.

– Ну разумеется. Тем более что я тогда и не собиралась делать ничего из того, что вы мне говорили. Нас тогда участковый доктор к вам прислала.

– А теперь, что ли, собрались? – нешуточно удивилась я. – Однозначно поздно, предупреждаю вас сразу!

– Да я понимаю, конечно, – пригорюнилась моя посетительница. – Но надо же мне хоть чего-нибудь сделать…

– Что ж, рассказывайте, – вздохнула я. Если честно, то, что бы она мне ни рассказала, я не очень обольщалась насчет материнских возможностей влиять на жизнь двадцативосьмилетнего мужчины.

– Я с детства была уверена, что стану хорошей матерью. Меня всегда так умиляло все маленькое, пушистенькое. В раннем детстве я «затаскала» хомячка, которого мне купили, потому что никак не могла с ним расстаться, потом начинала чуть ли не плакать от умиления, когда видела щенков, котят. Мама отдала меня в юннатский кружок, но меня оттуда выгнали… или я сама ушла… в общем, не помню, но наука и наблюдения за животными оказалось явно не моим. Еще я всегда любила мягкие игрушки, даже сама их шила… В общем, представьте мое удивление: когда я родила сына, у меня не включился материнский инстинкт. Вообще. Когда младенца запеленали и унесли куда-то, я обрадовалась, мне стало спокойнее. Все женщины в палате волновались за своих, как-то там их ощупывали, пытались заглянуть в кулек, умилялись, как они сосут, а мне было, в общем-то, все равно – принесли, покормила, унесли, и слава богу. Но я никому об этом, конечно, не говорила, потому что понимала – это неприлично, так не должно быть.

Дома поначалу было все то же самое. Я ухаживала за сыном по часам, медсестра приходящая из поликлиники меня, помню, даже хвалила: вот правильная мамочка, делает спокойно что нужно, и с ума не сходит, и не позволяет дитю себе на шею садиться… Сглазила, должно быть. В три месяца Федя заболел. Сначала сопли, потом кашель, потом бронхит, потом пневмония, больница, уколы, капельницы… В какой-то момент я вдруг поняла, что он может умереть, и, видимо, на этой волне мой отсутствующий до того момента материнский инстинкт вдруг ка-а-ак включился!

Следующую пару-тройку лет я плохо помню. Все было как в тумане. Я лечила ребенка. От чего? Не могу уже теперь точно вспомнить, но можно посмотреть в карточке. Зато точно помню свое ведущее чувство: мне все время было его ужасно жалко! Я так прямо и говорила тогда, когда его ласкала: ты мой жалобный, любимый мальчик…

Когда эта волна схлынула, обнаружилось, что мой муж, отец Феди, куда-то подевался и с нами не живет. Еще через полгода, отправив ребенка в санаторий, я наконец нашла время поинтересоваться у него, что случилось. Он смущенно объяснил, что как-то не видит во всем этом своего места, и уверил меня, что алименты и впредь будет платить исправно, приходить иногда, когда Федя здоров, поиграть и вообще, если мне что нужно… Я его поблагодарила, и мы расстались, в общем-то, друзьями.

И вот, возвращаясь к началу нашего разговора, – вы уже понимаете, что я сделала дальше? Отца у меня никогда не было (мать растила нас с сестрой одна), мужа фактически тоже (я забеременела за два месяца до свадьбы), и я сделала из жалобного мальчика мужчину моей жизни, научилась получать от этого удовольствие и теперь просто гроблю все его отношения, чтобы не остаться одной. Вы спро́сите: не сопротивлялся ли он? Я отвечу: если и сопротивлялся, то очень слабо. Мы понимаем друг друга с полуслова, кто его еще так поймет? Я знаю все его прихоти и мельчайшие привычки. Все слабости, в том числе и стыдные. Он знает мои. Мы готовы друг друга понимать и прощать. Кто еще готов? Не только для меня, но и для него? В четырнадцать лет у него была медицинская карточка в пяти томах. Участковый терапевт сказала мне: он по крайней мере частично болеет от вашей гиперопеки, вам для вашей самореализации нужен больной подросток, если он станет здоровым, он сразу же от вас уйдет в свою собственную жизнь, а вы этого не хотите. Но ведь надо и о нем подумать, сходите к психологу. Я пошла к главврачу и устроила скандал. Нам дали другого врача. Но к вам мы все-таки пришли. Вы сказали: отпустите его, и посмотрим, кто был прав. Такой эксперимент. Я вам сказала: пусть другие, у кого сыновей много, экспериментируют.

Она так четко, остро, не отвлекаясь, с таким безжалостным к себе сарказмом все это излагала, что мне просто завидно стало: многие ли так сами про себя умеют формулировать?

– Когда же вы все это поняли? – спросила я.

– Когда Феде исполнилось двадцать четыре. Он закончил институт, начал работать и влюбился в молодую женщину с ребенком (девочки с косичками его никогда, по понятным причинам, не интересовали). Познакомил меня с ней. Я сказала: она прекрасная, умная и добрая, но ты же понимаешь лучше всех – для матери ее ребенок всегда будет на первом месте. Если ты к этому готов – вперед. Но сначала убедись, проэкспериментируй (в тот момент я мысленно послала вам привет): сунься внутрь их отношений и посмотри, что будет, кого она выберет и как ты к этому отнесешься. Через некоторое время он сказал: мама, ты, как всегда, была права.

А я вдруг как-то все сразу увидела, испугалась и даже ездила к ней разговаривать, пыталась восстановить их отношения. Она сказала: нет, спасибо, Федор чуткий и внимательный, но я думала, он взрослый мужчина, а он – маменькин сынок.

И тогда я уехала сразу на полгода…

– Правда?! – несказанно удивилась я и по случаю решила выяснить. – А кто же вы по специальности-то?