Ирой. Вот они вдвоем бегают в щадящем режиме, вот замеряют друг другу артериальное давление, вот наперебой вспоминают, какое прекрасное пиво варили во времена их молодости, не то что нынче…

* * *

Как-то раз Елисей встретил в парке маниакального барного проповедника, которого признал без труда, несмотря на состриженные космы. Юродивый, облаченный в огромную пилотскую куртку, камуфляжные штаны и нечищеные берцы, уплетал на скамейке королевских размеров багет и бросал крошки птицам. Оттопыренные уши шевелились в такт молотившим челюстям.

– Святой отец! – воскликнул Елисей.

– Вы обознались.

– Да нет же! Вы великий фрик, который по пятницам выступает в «Рекурсии».

– Уже не выступает, – проворчал проповедник.

– Это как?

– Меня вышвырнули. Хрипонин заявил, что мои котировки упали. Народ больше не нуждается в спасительных речах.

Елисей аж присел на скамейку.

– Вы же были символом бара.

– И что с того?

– С символами так нельзя!

Юродивый усмехнулся.

– Преломи со мной хлеб, – предложил он.

Елисей кивнул и всухомятку захрустел пшеничной булкой, от одного вида которой у гастроэнтеролога бы волосы встали дыбом. Кусочки хлеба перепадали и птицам.

– Мудаки бывают разными, – сказал проповедник. – Упертыми, жалкими, непоследовательными. Безмозглыми, наконец. А Сергей Владимирович Хрипонин, владелец «Рекурсии», долгих ему лет, есть не кто иной, как монолитный мудак. Он воплотил в себе абсолютно все мудацкие качества. Помилуй меня, Господи, за невоздержанный язык.

– Похоже, в этом городе Хрипонин пользуется особой симпатией, – пробормотал Елисей. – Я с ним тоже вот не поладил.

– Говорю же, монолитный мудак. С нетерпением жду крафтового фестиваля, чтобы устроить пивному барону настоящее представление.

Святой человек пригрозил алюминиевой тростью незримому врагу.

– И вы! – изумился Елисей. – У вас есть план?

– Он будет, – пообещал проповедник. – Будет.

Они покончили с багетом под недовольное чириканье воробьев и урчание голубей, жаждавших продолжения банкета.

– И все-таки, святой отец, – сказал Елисей. – Хоть вас и оторвали от паствы, мудрости вам по-прежнему не занимать. Меня тревожит один вопрос. Вообразим, что я совершил проступок. Исправить его никак не исправишь, а жить дальше мешает неизбывное чувство вины, поедающее изнутри, словно стая пираний. Это как тащить на горбу разлагающуюся тушу лося, которого ты по безалаберности сбил на машине. Объясните мне, как перестать жалеть о содеянном, если ошибки уже не исправить. Или, если шире, как принять то, что ты не в силах изменить?

– Это долгий разговор.

– И все же.

– Умей радоваться мелочам.

– Но как?

Проповедник вздохнул и наставил на Елисея указательный палец.

– Открою тебе маленький секрет. Каждый день делай себе маленький подарок. Не планируй заранее, не жди его, пусть он случается сам по себе. Это может быть новый скальп, или перееханный на пешеходном переходе аутист, или две бутылки добротного, зажигательного, свежего «Коктейля Молотова», брошенные в окно детского сада.

С каждым словом глаза Елисея ширились, пока юродивый не произнес:

– Впрочем, это все шутка. Я теперь не проповедник и понятия не имею, как жить без сожалений. Обратись к психологу.

По дороге из парка Елисей размышлял о грядущем фесте. Все шло к тому, что там выстроится целая очередь из желающих воздать Хрипонину по заслугам. Ира, проповедник, тот незнакомец из «Лукьянова» – Максим, кажется. Им бы объединиться – в марш оскорбленных пассионариев или нечто подобное.

Елисей бы на это посмотрел.

Мнения о Хрипонине поражали редкостным единодушием. Ведь не скажешь, что ненавистники поспешили с выводами. Надо и впрямь быть монолитным мудаком, чтобы вызывать настолько стойкую неприязнь у любого, с кем соприкасаешься. Оценки со стороны обычно поверхностны и категоричны, но здесь, по-видимому, все справедливо.

Елисей решил расспросить о Хрипонине соседей. Гриша поведал то же самое, что и Ира: про бирмаркет и лавку фермерской еды, про брата-мэра, про кумовство и коррупцию в республике. Влада же заботили вещи поважнее, чем биография отдельно взятого регионального коммерсанта. По Сети прокатилась новость о подготовке законопроекта об автономном рунете.

– Как в Китае хотят сделать, – уверял Влад. – Накрыть куполом.

Он заказал в электронном дискаунтере три портативных жестких диска.

– Память у всех по терабайту, – прокомментировал айтишник. – На первый запишу сериалы, на второй – программы.

– А на третий?

– Вам это знать ни к чему, уж поверьте.

Покачав головой, Гриша спросил:

– Ты убежден, что все настолько серьезно?

– Не убежден, однако лучше перестраховаться.

В памяти Елисея всплыл монолог Влада о неминуемом крахе государства, о власти, которая сдаст полномочия и самоустранится, и поинтересовался:

– А как же кончина немощного спрута, которую ты предрекал? Когда он наконец издохнет от деменции?

Программист досадливо отмахнулся.

– Кончина грядет, – сказал он. – Потому спрут и принимает удушающие законы, чтобы продлить правление и отсрочить смерть.

– Так когда она настанет?

– Когда-когда. Я ж не пророк, мне почем знать. Может, через сто лет. Может, через двести. Никто не цепляется за жизнь так, как старики. Интернет же мне нужен сейчас, а не через сто лет.

Елисей вспомнил еще одну загадку, терзавшую его годами.

– Слушай, Влад, не в тему. Меня всегда занимала тайна, как хард переходит в софт. Как все эти микросхемки и железяки складываются в программы. Ты не разъяснишь? В самых общих чертах?

– Нашел, у кого спрашивать, – пробурчал Влад. – Такими делами ведают специалисты по железу.

А ведь когда-то специалист по железу на вопрос о харде и софте направил Елисея к программистам.

Сергей

Он ни секунды не колебался, когда ставил Руденкова перед фактом, что проповеди в «Рекурсии» себя исчерпали.

– Рок-шоу ты уже не тянешь, – констатировал Хрипонин. – Публика не получает оргазма. Город ждет новых героев.

Руденков угрюмо кивнул.

– Вот и здорово, что признаешь. Куда теперь подашься? В другой бар?

– На Валаам уеду.

– Отличная идея. – Сергей привстал со стула в начальственном кабинете и протянул руку юродивому. – Без обид?

Проповедник от рукопожатия отказался.

– Да отсохнут у тебя кисти, – метнул он перед прощанием.

Хорошо, хоть через черный ход ушел.

Чем меньше времени оставалось до фестиваля, тем острее Хрипонин переживал. Мысли, будто он взялся за неподъемный проект, донимали сто раз на дню. Сергей сравнивал себя с измотанным механизмом, работавшим на топливе из честного слова, бельгийского пива и рома с колой. Тем не менее где-то в глубине, в сердце, покоилось убеждение, что так и надо. Только так и достигаются великие мечты. Когда энтузиазм пропадает, остается голый профессионализм. Тут и выясняется, кто чего стоит.

Профессионализм – это когда ты даже в условиях дичайших завалов и цейтнотов умудряешься опережать конкурентов. Профессионализм – это умение привольно, как полноправный хозяин, а не как скованный осторожными математическими расчетами мандражист, развернуться на том клочке пространства, который отвело