Она без сил рухнула на пол, и волкодав положил ей на колени свою массивную голову. Вскоре ее разыскал Трист и устроился на голове Эдгара.

— Слишком поздно, Трист. Она победила, — шептала Гастингс, опустившись на солому рядом с волкодавом.

Утром она проснулась в своей кровати. Трист умывался, сидя на плече хозяина.

— Мне пришлось отнести тебя в комнату, — сказал Северн. — Ты даже не заметила. Одевайся, я провожу тебя к Ведунье. Она обещала снять швы.

Выглядел он, как обычно. Хотя надо бы посмотреть, как он будет вести себя в присутствии Марджори. Конечно, не спустит с нее очарованного взгляда.

— Мне не нужен провожатый, Северн. Наверняка у тебя есть неотложные дела.

— Одевайся, Гастингс.

Она лишь теперь заметила, что спала голой, и быстро натянула одеяло до подбородка. Северн вздохнул и отвернулся:

— Жду тебя в зале. Ты должна позавтракать. Зачем он утруждал себя, раздевая жену на ночь, если отныне любит только Марджори?

Ведунья осторожно коснулась раны, потом откинула голову и зажмурилась.

— Ну? — не вытерпел Северн.

— Вы еще здесь, милорд? Бедный Альфред мается снаружи, чтобы вам хватило места в доме. Гастингс здорова. Коль ей нравится, можете продолжать свои игры в постели.

— Ребенок в порядке?

— Ребенку очень хорошо там, где он есть. Не бойтесь. Да мужчины и не боятся за детей, растущих в утробе, они волнуются лишь о том, чтобы родился обязательно мальчик. А коль скоро это может быть и девочка, милорду не о чем беспокоиться.

— Ошибаешься, Ведунья. — Северн поправил на жене одежду и протянул ей руку. — Вставай, едем домой.

Когда он уже собрался посадить ее на лошадь, Гастингс вскрикнула:

— Чуть не забыла, мне нужно кое о чем спросить Ведунью. Я сейчас.

И Северн остался ждать, наблюдая за Альфредом, развалившимся на солнце.

— Марджори дала Северну твое зелье. Ведунья, — быстро заговорила Гастингс. — Сначала выпила сама, а после дала ему.

— Клянусь зубами святого Этельберта, ты потеряла своего мужа.

— Ты уверена, что снадобье заставит их полюбить друг друга?

— Конечно, уверена. И готова удушить тебя за такую беспечность. Ведь она украла флакон, да? Можешь не извиняться. Для тебя все кончено. Даже если она вернется в Седжвик, он последует за нею, ибо не сможет противиться.

Гастингс, ничего не видя от слез, вышла из хижины.

— Что тебе понадобилось от Ведуньи? Ты ужасно побледнела. Черт возьми, ты же плачешь! Что-то с ребенком?

Гастингс лишь тряхнула головой, и слезы закапали на спину Мареллы.

— Ничего, Северн.

Марджори разыскала ее в комнате прях. Хотя Гастингс не пряталась от соперницы, но все же предпочитала с нею не встречаться.

— Гастингс, ау! Я знаю, что ты здесь. Многие спрашивают, куда ты пропала. Я сказала им, что ты страдаешь от унижения, и все считают, что ты получила по заслугам, — засмеялась она, разглаживая новенькое платье из ткани, купленной на одежду для слуг.

— Что тебе надо, Марджори?

— Ничего особенного. Ты видела Северна? Мы ездили на берег моря. День был такой чудесный, солнце яркое, а море синее-синее. Мы наслаждались обществом друг друга. Меня не отправят в Седжвик, Гастингс.

Та молча встала и, передав веретено пряхе, вышла из комнаты. Марджори последовала за ней.

— Ну и трусиха ты, Гастингс. Прячешься по углам, как побитая шавка.

Гастингс поняла, что не сможет остановиться, даже если будет целый год обдумывать последствия своих поступков. Она бросилась на Марджори и вцепилась в ее серебристые локоны.

— Сука!

Марджори в долгу не осталась. И вот уже обе катаются по полу, визжа и царапаясь. Гастингс продолжала цепляться за волосы соперницы, а та несколько раз ударила ее в живот, пытаясь освободиться.

Северн не поверил своим глазам. Он бросился к женщинам, отодрал Марджори от жены, которая мертвой хваткой держала волосы соперницы. Марджори взвизгнула от боли и ударила Гастингс в живот.

— Отпусти ее, Гастингс! Вспомнив ребенке. Та наконец увидела мужа, державшего Марджори, и разжала пальцы. Трофей в виде изрядного клока волос очень ее порадовал.

— Что здесь творится?

Гастингс медленно выпрямилась. Рукав оторван, платье все в грязи, по левой щеке струится кровь. Но и Марджори выглядела не лучше. Гастингс, злорадно улыбнувшись, швырнула трофей на грязный пол.

— Ах, Марджори давно желает вернуться в Седжвик, милорд. Она так несчастна здесь. Когда я предложила ей остаться, чего хотели бы и вы, она пришла в неописуемую ярость. Она больше всего на свете ценит независимость и возможность по-своему воспитывать Элизу. Она желает уехать.

— Я устал от твоей лжи, Гастингс. И он повернулся к Марджори, у которой из распухшей губы сочилась кровь, что также немало порадовало Гастингс.

— Неужели ты до сих пор не привык, что я лгу, Северн? Разве не я налила яд в собственное вино? Разве не я нарочно пролила его на скатерть, чтобы отравить Триста?

— Молчи, Гастингс, придержи свой ядовитый язык. Что случилось? Почему вы насмерть вцепились друг в друга, словно рыночные торговки?

— Это личное дело, милорд, — пожала плечами Марджори, — и к вам не относится. Ваша жена не умеет себя вести. Вы сами это замечали и подвергли ее заслуженному наказанию, однако все без толку. Видимо, ей снова не повредит общество волкодава.

Гастингс шагнула вперед, но Северн встал между ними.

— Хватит. Если опять начнете драться, то букете наказаны обе. А теперь прочь отсюда. Вы обе грязнее, чем Эдгар после медвежьей охоты.

Марджори ушла, игриво насвистывая.

— Гастингс, постойте.

Обернувшись, она увидела расстроенного Гвента.

— Я решил сам проследить за тем, чтобы эта женщина убралась в Седжвик. Все желают мира в Оксборо, а это невозможно, пока она здесь, вам не ужиться с нею под одной крышей. Вы носите под сердцем наследника лорда. Я позабочусь о нем.

— Северн не позволит ее увезти, — возразила Гастингс и направилась к лестнице.

— Нет, позволит, — крикнул вслед Гвент. — Я говорил с леди Морайной, и она объяснила сыну, в чем состоит его долг.

«Как будто от этого что-то изменится». Гастингс поморщилась от боли в ноге. Когда Марджори ухитрилась так ее ударить?

Ночью Гастингс приснился огромный люпин, который превратился в яд, и кто-то собрался налить этот яд в кубок Северна. Затем цветы вдруг пропали.

Чья-то рука гладила ей живот, осторожно, нежно, ощупывая шрам на боку.

Она прижала эту руку ладонью и коснулась своего собственного тела. Где ночная рубашка? Но ее это не очень волновало.