– Плохо, что твое сердце осталось ожесточенным, – устало проговорила Дина.

– А ты бы бросилась на шею тому, кто хотел тебя убить?

– Нет, конечно, но…

– Никаких «но», Дина, – продолжал Завьялов, – я простил бы эту дуру, если бы она меня любила и стреляла в меня из ревности. Это бы я понял. И простил, клянусь тебе. Но она была предательницей с самого начала. Она спала с моим сыном, понимаешь? И стреляла она в меня, потому что хотела устранить препятствие к тому, чтобы вернуться в мой дом. Сережа сказал ей, что я хочу от тебя ребенка, она знала, как он к тебе относится, и поняла, что, когда мы поженимся, Сережа станет жить отдельно. И содержать себя сам. Ему давно пора вообще-то. Я бы помогал ему, это понятно, но уже не содержал бы полностью, не оплачивал бы все его капризы, разницу улавливаешь? Вот она и размечталась оказаться наедине со своим мальчиком в моем доме и с моими деньгами, но без меня. Гнусная дешевка.

– И Сережа знал, что ты хочешь его отселить?

– Конечно, иначе он бы к тебе в квартиру не полез.

Они помолчали, Валерий отхлебнул сока из стоящей на тумбочке кружки.

– Я скоро выйду из больницы, – сказал он, – подожди, не принимай пока никаких решений.

– Я уже приняла решение, Валерий, прости меня, – сказала Дина, – я принесла тебе много несчастья, мы оба не сможем легко через все это переступить. Ту девушку ты вычеркнешь из жизни и не вспомнишь, а твой сын останется твоим сыном, и никто из нас ни на минуту не забудет о том, почему он оказался в тюрьме.

– Я его вытащу, – уверенно сказал Завьялов, – не сразу, но для него все будет сделано. Непредумышленное убийство, состояние аффекта, не знаю, что там адвокат его придумает, но за такие деньги, которые он запросил, он придумает, можно не сомневаться. А потом я Сергея отошлю. Пусть поживет самостоятельно.

– И я вновь встану между вами, – покачала головой Дина, – ты меня уже немного знаешь, Валерий, ты должен меня понять. Я не могу здесь больше находиться. Я должна отсюда уехать, ты меня не удержишь, не пытайся. Это решено.

– И когда я снова тебя увижу? – выдавил Завьялов, стараясь не потерять самообладания.

– Я пока не знаю, но я буду вспоминать о тебе с благодарностью, – сказала Дина, вставая со стула. – Прощай, надеюсь, совсем скоро ты будешь абсолютно здоров.

– Я обещал тебе взнос за галерею, – еле слышно проговорил Валерий Иванович, – я хочу сдержать свое слово.

– Это должен был быть свадебный подарок, – улыбнулась Дина, – а для просто подарка это слишком шикарно.

– Но я хочу это сделать, для меня это важно, – Завьялов приподнялся на локте, – ты не можешь лишить меня этого!

– Я так не могу, – покачала головой Дина, – я дала тебе слово и не сдержала его, а ты свое обещание выполнишь… Ты хочешь, чтобы я чувствовала себя полным ничтожеством? Нет, прости, я так не могу.

Она отодвинула стул и собралась выйти из палаты, но какую-то секунду помедлила, повернулась к Валерию и сказала:

– Ни о чем не жалей. Если я стала приносить тебе несчастья, значит, нам просто не судьба. А на судьбу нельзя обижаться.

С этими словами она вышла из палаты, тихонько притворив за собой дверь, а Валерий Завьялов, могущественный человек, один из самых успешных предпринимателей крупного центрального региона, которому по плечу было решение очень и очень серьезных проблем, пытался вникнуть в смысл последних слов девушки, которую он терял навсегда. Судьба? Он привык вершить свою судьбу сам. Более того, он гордился этим и никогда не сомневался в том, что поступает правильно. Когда же он допустил ошибку? А может быть, и не одну…

* * *

– Мы не будем трогать территорию этого Трепачева, пусть наши переделают проект, – сказал Завьялов, когда Зураб уже собирался уходить, записав все поручения шефа.

– Как так, Валерий Иванович? – Зураб чуть не вскочил со стула, но вовремя устыдился проявления слишком бурной эмоции. – Следствие установило, что деньги были похищены Аленой Наливайченко, другого сообщника, кроме этого Трепачева, у нее не могло быть. Вы что же – дарите ему миллион, да еще и оставляете на месте?

– Ты же сам сказал, что у него нет денег, – небрежно бросил Завьялов.

– Сейчас нет, а потом достанет из мошны…

– Вот поэтому я и не даю тебе команду рассчитаться с ним за его павильон, – объяснил Валерий Иванович, – если мы обнаружим, что он вытащил деньги из подполья, мы его выкинем.

– А как мы это обнаружим?

– А ты на что?! – взревел Валерий Иванович. – Мало того, что уследить за ними не смог, мало того, что найти не смог, так теперь еще сопли распускаешь – как мы что обнаружим? Не можешь обнаружить, иди на хрен ко всем чертям!

Зураб сделался мрачнее тучи, Завьялов раньше никогда не повышал на него голос.

– На месте этого павильона все равно мы ничего не планировали, там должны были быть скамейки какие-то, – успокоился босс, – пусть переделают проект, уберут эти скамейки. Что набычился? Или мне сюда всех вызвать, поручения отдавать?

– Нет, я все сделаю, – строгим шепотом ответил Зураб, – но все равно не понимаю причины такой милости к врагам.

– Зато я теперь много чего понял, – ответил Валерий Иванович, – если не хочешь воевать с врагами, не нужно их наживать.

Зураб удивленно поднял брови, но ничего не ответил, видел, что у шефа нет настроения, чтобы с ним спорить. Идя по больничному коридору, он размышлял, с каких это пор его шеф решил, что врагов лучше не наживать? Раньше он не боялся ни наживать, ни стирать их в порошок. Хотя… Хотя здесь у него было время подумать, решил Зураб, покидая больничный корпус.

У Валерия Завьялова действительно было время по-думать о своей жизни. О том, что в ней оказалось настоящим, а что – только кажущимся. Выходило, что отвечать в этой жизни он мог только за себя, за свои умения, за свою профессиональную состоятельность. Он делал большое дело, и с этим действительно не поспоришь. Но другие люди, пусть даже и самые близкие, и те, которых, казалось, он видел насквозь и знал как самого себя, оказались ему неподвластны. Никакие деньги, никакой жизненный опыт не давали ему права распоряжаться чьей-то жизнью, менять ее русло по своему усмотрению. Он не властен над людьми. С этим знанием ему теперь нужно будет жить дальше.

Сергей Алексеевич догадывался, что о судьбе Сережи Завьялова побеспокоятся таким образом, что даже в продлении содержания его под арестом суд волне может отказать и назначить ему такую меру пресечения, как домашний арест. Адвокатом обвиняемого был сын его старинного товарища, судьи, уважаемого в области человека и юриста. И Сергей Алексеевич уже краем уха услышал, что защита будет ходатайствовать об изменении меры пресечения с содержания под стражей на домашний арест. И для убеждения суда наверняка будут избраны такие доводы, как искреннее раскаяние, хорошие характеристики, плохое состояние здоровья отца, нуждающегося в уходе. А там и у Сережи, глядишь, какое-нибудь заболевание откроется… Наше правосудие лояльно к людям определенного круга, так что Сережа вполне мог через некоторое время оказаться дома. А вот Наташе действительно не отвертеться: только что ему сообщили, что в Северном микрорайоне жилец одного многоэтажного дома нашел у помойки коробку патронов и явился сдать их в полицию. Полицейские сначала не знали, к чему их пристроить, пока не выяснилось, от какого они пистолета. К тому же мусорный контейнер был расположен напротив дома, где проживает мать Натальи Михайловой. Сергей Алексеевич не жаждал крови, он испытывал противоречивые чувства, когда убийцами оказывались такие, как Завьялов-младший или Наташа Михайлова. Моральные уродцы, как они алчно завидуют чужому богатству, как им хочется жить в наслаждении, не прилагая никаких сил, никакого труда. Сергей Алексеевич считал, что виной всему глубокая имущественная пропасть, которая в последние годы стала разделять людей. Стоять на одном краю этой пропасти и наблюдать другой край – такое испытание не выдерживают не только такие глупые и незрелые воробышки, как Наташа. Тем более что на другом краю в райских кущах обитают отнюдь не лучшие представители рода человеческого. Как они туда попали? И почему другим туда вход заказан? Кто-то, размышляя над этими вопросами, решает исправить ситуацию своими силами. Сколько еще подобных дел предстоит ему расследовать? Сколько раз он еще столкнется с бессмысленным насилием, с загубленными человеческими жизнями? «Что ж делать, – вздохнул Сергей Алексеевич, – работа такая».