Спасен! Это произошло однажды, когда к ним пришла тетя Хельга, Элиды не было дома, она вышла в лавку. Была середина лета, и Фредрик мирно сидел в комнате, залитой солнцем.

Собственно, все было так просто, что он, сидя в качалке с молотком в руке, вдруг заплакал. В виде исключения Хельга ничего не сказала, только молча протянула ему свой носовой платок.

— Давай уже с этим покончим. Я хочу спастись, я обращаюсь к Богу! — всхлипнув, почти сердито проговорил он.

Она все еще молчала. Только сложила руки и зашевелила губами. Не делясь с ним своими словами. Словно он не должен был участвовать в своем собственном спасении.

Он и представить себе не мог, что это может произойти так спокойно. Думал, что это должно быть похоже на цирк. Хельга казалась скорее удивленной. Будто до нее только что дошло, что она берет на себя ответственность, посылая его на небеса.

— Бог призывает меня домой, к Себе, — просто сказал он, когда Элида вернулась домой с покупками в плетеной сетке. Точно это было самое обыкновенное решение вопроса. Бог призывает меня к Себе!

Он давно это понял. Потому не повредит, если об этом узнают и остальные.

Фредрик молился тихо, и в этом было что-то зловещее. Больше он не мучил Элиду просьбами читать ему вслух Библию. В этом не было необходимости. Он представлял себе само начало, сотворение мира, хаос. Взрыв красок. Видел перед собой некий невидимый бессловесный магнит, который заставил железо и землю оказаться по одну сторону, а воду — по другую. Сидя на скамье, он чувствовал себя охваченным со всех сторон воздухом. Всем сущим. Пока он молился. Или сидел в качалке с закрытыми глазами. Столярничая, он молился про себя. Медленно и упрямо. Словно просил о долгой жизни. И он доверил этому магниту в образе Бога, что деньги, которые они получили за Русенхауг, уже кончились.

Хельга изменилась. Она пришла к ним и была необычно мягкой. Ее страстное желание обратить к Богу и спасти их всех отступило перед радостью за Фредрика. Она даже использовала свои знакомства и нашла для шестнадцатилетней Анни место служанки у пожилой четы, жившей во Фрогнере. Им нужна была помощь не только в чистке серебра. Десять-двенадцать часов в день. Свободное время — один день в неделю после обеда и каждое второе воскресенье. Ей платили тридцать крон в месяц, бесплатно кормили и предоставили постель в комнате для прислуги рядом с кухней. Ездить домой она могла только через воскресенье. Но Анни всегда улыбалась и часто привозила малышам какое-нибудь лакомство.

— Надеюсь, ты не берешь это без разрешения? — строго спросила Элида. — Мы еще не в таком положении, то бы нам приходилось красть пищу!

— Как ты могла так подумать! — Анни даже испугалась. — Нет, конечно, но мы хорошо ладим с хозяйкой, и я рассказала ей о наших малышах, а она сама предложила мне для них немного печенья и сладостей. Хозяева сладкого почти не едят.

С багажом, пришедшим из дому, Элида получила наконец свою швейную машинку. Она уже давно подумывала, что хорошо бы начать шить для людей. Что-нибудь простое. Чинить старые вещи. Марчелло Хауген говорил, что она могла бы попытаться получить работу на телефонной станции. Ему легко было говорить, но ей было трудно даже думать об этом. И все-таки именно это она и делала. Думала об этом. И могла бы позволить себе хоть взглянуть на это здание, когда у нее будет какое-нибудь дело в городе.

Хельга принесла Элиде из Армии спасения старые гардины. Тонкие, легкие, хлопчатобумажные. Они немного выцвели с одной стороны. Элида сшила из них платья для себя и для девочек.

Теперь, когда Элида жила уже отдельно, Хельга как будто стала еще добрее. Она ничего не говорила им о спасении Фредрика. Казалось, она примирилась с тем, что Элида с детьми останутся язычниками. Все, разве что за исключением Карстена. Он много времени проводил с тетей Хельгой и часто ездил с нею в город в контору Армии спасения. Карстен почти не рассказывал о том, что они там делали, но больше не возвращался из школы в порванной одежде.

Элида развесила на столбах объявления о том, что принимает заказы на шитье одежды. Несколько человек принесли ей одежду для починки. Но однажды пришла дама с красивым тонким шелком и попросила сшить ей платье. Она принесла с собой и выкройку. И подробно объяснила, что ей нужно.

Вечером, когда все легли, Элида долго изучала выкройку, прежде чем приложить ее к ткани. Потом прикрепила ее к ткани булавками. Стол стал похож на большую подушку для булавок. Прохаживаясь вокруг него и обдумывая следующий шаг, Элида пила теплый кофе. Надо кроить. Выбора у нее не было. Но все получилось хорошо.

Так и повелось: когда все ложились спать, оставались покой и лампа. Швейная машинка и Элида. Мальчики спали в комнате над кухней, стрекот швейной машинки им не мешал. Текли ночные часы. И Элида могла шить и додумывать до конца свои мысли. Наверное, именно это и называют дневными мечтами. Вот только мечтала она по ночам.

Было семь часов вечера, Хильмар и Рагнар только что вернулись домой с работы. Они сидели за столом на кухне и ели разогретый обед. Соленую треску с картофелем и тушеной капустой. Рыба была не совсем того качества, к которому они привыкли дома в Русенхауге. Кто знает откуда она и какой путь проделала, прежде чем попала в бочки для засола. Дети Элиды и Фредрика не жаловались на еду. От этого все равно ничего бы не изменилось. Но они знали закон. Надо есть то, что стоит на столе. Во всяком случае, человек должен съесть все, что он сам положил себе на тарелку.

— Не понимаю, почему нам так мало платят, хотя мы работаем как каторжные и устаем как собаки. Не знаю, сколько еще я смогу выдержать такую жизнь, — пожаловался Рагнар.

— А я не понимаю, почему всем людям понадобилось кинуться в Кристианию, как только мы сюда приехали. Почему они не остались там, откуда явились, — засмеялся Хильмар.

Фредрик сидел в качалке у печки с газетой на коленях. Он любил беседовать с сыновьями, когда они возвращались с работы.

— Счастье, что вы вообще нашли работу, — напомнил он им. — Не знаю, как это только тете удалось вас пристроить.

— По-моему, она оказала бригадиру какую-то услугу, когда его сын чуть не сбился с пути, — сказал Рагнар и вытер рот тыльной стороной ладони. Когда ты голоден и устал, тут уж не до приличий.

— Десятилетие за десятилетием люди верили, что в городе жить легче, — продолжал Фредрик. — Сюда стекались рыбаки, бедные и безземельные крестьяне. Рабочие организовались. Вам тоже следует это сделать!

— Да, если бы с начальством можно было поговорить о заработной плате, не рискуя, что тебя уволят, — буркнул Рагнар.

— Я верю в Арбейдерпарти, — сказал Хильмар.

— И что ты делаешь для нее? — спросил Рагнар.

— А что я могу для нее сделать?

— Двадцатый год был тяжелый. Безработица. Дороговизна. Хозяева снижали рабочим заработную плату, и никто не осмеливался протестовать. Все боялись, что их предприятие окажется банкротом и они останутся без работы. Тогда рабочее движение раскололось. И теперь, четыре года спустя, мы это чувствуем на себе, — сказал Фредрик.