Когда Элида с Агдой вернулись из лавки, Фредрик лежал возле входной двери. Йордис сидела среди сапог и туфель под вешалкой, прижимая к себе тряпичную куклу сестры. Агда закричала.

Элида бросила покупки на пол. Холод, который последовал за ними с улицы, навсегда заморозил эту картину. Фредрик! Свет, проникший в незакрытую дверь, разделил его затылок на две части. Темную и светлую. Элида упала на колени и попыталась перевернуть его на бок. Не могла понять, дышит ли он. Села на пол, расставив ноги, ухватила Фредрика за плечи и потянула его на себя. Прижала ухо к его губам. В нахлынувшем вдруг на нее практицизме увидела телефон на стене гостиной в Русенхауге. Здесь у нее ничего такого не было. Только двое пожилых соседей, которых она почти не знала, но у них был телефон.

— Замолчи, Агда! Беги к соседям! Попроси их позвонить доктору! Беги скорее! — крикнула она.

Плачущая шестилетняя Агда не слушала ее и цеплялась за ноги Фредрика. Элида дернула ее за волосы. Это помогло. Агда тут же скрылась за дверью.

Голова Фредрика слабо держалась на шее, повторяя все движения Элиды. Рот был приоткрыт, на посиневших губах выступила пена. Глаза были закрыты. Она снова положила его на пол и громко повторяла его имя. Снова и снова. Наконец в ней проснулся гнев. Как он смел так обойтись с ней? Она села перед ним на корточки, расстегнула рубаху и приложила ладони ему к груди, к сердцу. Бьется? Это было непонятно.

И вдруг, как сумасшедшая, заколотила его обоими кулаками. Она ритмично била его по сердцу так, что он весь содрогался. Без передышки. Ритмично. Она уже не помнила, кто она и что делает. Это было бешенство. Жизнь и смерть. Наказание Господа Бога и тети Хельги за то, что она не позволила им спасти себя.

— Фредрик! Не уходи от меня! Слышишь? — простонала Элида и с еще большей силой нажала ему на сердце.

Господь сдался. И она услыхала звук, как будто спустила велосипедная шина. Испуганная соседка пришла и сказала, что карета "скорой помощи" уже выехала. Наконец Элида подняла с пола Йордис и прижала ее к себе. Агда перестала плакать. И завязала узлом болтающиеся ноги тряпичной куклы.

Когда карета "скорой помощи" приехала, чтобы забрать Фредрика, Элида тоже села в нее и сказала, что надо ехать в Риксгоспиталь, потому что там обещали принять его, если ему станет плохо. С ними ехали два человека. Один что-то сказал. Хотел, чтобы она вышла? Она не шелохнулась, только ухватилась за ручку носилок. Вцепилась в нее мертвой хваткой. На этих людей она даже не смотрела. Автомобиль тронулся с места.

Юбка задралась, и там, в темноте, металл грыз ее колени, но она ничего не чувствовала. Пока Фредрика не положили в палату, она даже не вспомнила, что бросила двух малышей на соседку, не сказав им ни слова.

Все произошло слишком быстро. Когда Фредрика осматривали врачи, ее попросили выйти в коридор. Пол казался морем, достаточно большим, чтобы в нем можно было утонуть. Стены и потолок отзывались на малейший вздох или на скрип двери. Там, в палате, лежал Фредрик, один, и, может быть, умирал, а ее не было с ним рядом. Когда она хотела войти в палату вместе с ним, сестра милосердия обратилась к ней, как к назойливому ребенку.

— Успокойтесь, сударыня! Пожалуйста, успокойтесь! Вам туда нельзя!

Подчинившись этой ведьме в белом халате, Элида почувствовала, что ей нужно в уборную. Собственно, ей хотелось в уборную, когда она только вернулась домой, ведя за руку Агду. Она не знала, сколько с тех пор прошло времени. Но больше терпеть было уже невмоготу.

Элида нашла уборную и присела. Согнув колени, на почувствовала боль, на которую не обратила внимания в машине. Острая железка разорвала на ней чулок и содрала кожу. Обернувшись, чтобы спустить воду, она обнаружила кровь и в унитазе. Какой позор! Как она может быть живой, как самая обычная женщина! Кровь тут, кровь там, а Фредрик в эту минуту, может быть, умирает. Она сложила туалетную бумагу в несколько слоев и подложила в штаны.

Зажимая, как могла, ляжками бумагу, она шла по коридору больницы и вдруг вспомнила, что уехала из дому без сумки и без денег. Теперь придется просить разрешения позвонить по телефону на работу Хильмару и Рагнару. И в дом, где служила Анни. Если она поторопится, то, возможно, застанет их еще на работе.

Фредрик пришел в сознание, пока мальчики, Анни и Элида были еще в больнице. Она — с намокшим от крови комком бумаги в штанах. Мальчики — не успев вымыть руки после работы. Увидев, что Фредрик открыл глаза, Анни вышла в коридор. Оттуда до них донеслись звуки, по которым трудно было понять, плачет она или смеется. Когда она вернулась в палату, лицо у нее словно окаменело. Она схватила руку Фредрика, и у нее вырвался из горла сухой звук.

Рагнар с трудом сохранял спокойствие. Наконец, ухватился руками за сиденье стула, чтобы не сорваться с места. Лицо Хильмара было серое, как булыжник, на нем после фабрики осталось пятно гуталина.

Фредрик безуспешно пытался им что-то сказать.

Пришел доктор в белом халате, на шее у него висел стетоскоп. Он прослушал Фредрику сердце, сосчитал пульс. Больному нельзя говорить. Нельзя его чем-либо тревожить. Со временем выяснится, разбил ли его паралич.

Пока что надо спасти ему жизнь, сказал доктор. Но не сказал, как он собирается это сделать.

Эрде пришлось пропускать школу, чтобы оставаться дома с Агдой и Йордис. Элида ездила в Риксгоспиталь каждый день. Она обменивалась с Фредриком взглядом и держала его за руку. Помогала ему есть и пить. Бесконечно медленно. Все часы заполнились бесконечными медленными практическими делами. Из коридора к ним доносились голоса, больше они ничего не слышали.

Элида не сознавала, как ей страшно. Ни когда уходила, ни когда приходила. Ни в те часы, когда она не была с ним. По ночам. Она все равно не могла бы ему помочь.

Она дышала. Сказал же Марчелло Хауген: дышите!

Она сидела у Фредрика и смотрела на свет и тени, падавшие на его лицо. Странное утешение. Движение. Жизнь. Цвет менялся от золотистого до серого, в зависимости от погоды. Он окрашивал кожу Фредрика. Кожу, которая была уже не его.

Однажды, когда она пришла, он не открыл глаза.

Вот это и случилось, когда меня не было рядом, пронеслось у нее в голове.

Она взяла его руку, и тут он открыл глаза. Элиде захотелось смеяться. Захотелось смеяться вместе с ним. Вместо этого она сняла пальто и наполнила кувшин свежей водой.

Фредрика отпустили домой. Ноги не потеряли чувствительность, но ходить он не мог. С рукой дело обстояло хуже. Ему приходилось поддерживать ее другой рукой. Лицо осталось прежним, но чтобы сказать что-нибудь, ему требовалось больше времени. И ему нужен был абсолютный покой. А там будет видно, сказал доктор.

Как будто Элида сама этого не знала.

Сыновья сплели свои сильные руки и на этом сплетенном сиденье подняли Фредрика по лестнице и внесли в спальню. Рагнар принес туда и американскую качалку на случай, если Фредрик сможет в ней сидеть.