— Будь добра, одолжи ее мне.

Он быстро распаковал короб с картинами и, только приготовившись к съемке, вспомнил:

— Боже мой, они ведь все записаны! Сколько потребуется времени, чтобы смыть всю эту мазню?

— Какой ты грубый, — обиделась Люси. — Мое бессмертное творчество называть мазней! Ну, я думаю, около дня.

— Тогда приступай, пожалуйста, немедленно.

— А ужин?

— Ах да, обед… Хорошо. Отправимся сейчас поесть, потом вернемся в номер, и ты займешься отмывкой. А я пока проведаю мистера Рахлина.

— Один?

— Налегке. Отчего бы и нет?

Они быстро нашли какой-то рыбный ресторанчик, перекусили на скорую руку, с удовольствием выпили по кружке пива, Люси побрела в гостиницу, а Сорин взял такси и поехал на встречу с владельцем галереи.

Минут двадцать таксист нарезал пространство Берлина на ровные квадратные ломти, после чего остановился возле современного здания из стекла и бетона, одного из тех многочисленных гигантов, полужилых, полуофисных, в изобилии возникших в Берлине за последние восемь лет. Андрей расплатился и покинул автомобиль.

Большая стеклянная дверь «Fine Art Gallery» оказалась запертой, но возле нее к стене был прилеплен маленький ящичек-домофон. Собравшись с духом, Сорин нажал кнопочку.

— Was wollen Sie?[10]— произнес женский голос.

— Э-э… Is it gallery?[11]— спросил Андрей, сразу переходя на английский язык.

— Да, галерея, — ответила невидимая секретарша, также переходя на понятный посетителю язык. — Что вам угодно?

— Я хотел бы переговорить с господином Рахлиным.

— По какому вопросу?

— По вопросу картин, разумеется, — ответил Сорин, начиная раздражаться на то, что какая-то неизвестная немка держит его перед запертой дверью.

— Откуда вы? — продолжала свой допрос секретарша.

— Послушайте, мисс, — произнес Сорин, — я очень рекомендую вам впустить меня потому, что, если господин Рахлин узнает о том, какие картины я хочу предложить и какие по вашей милости он может упустить, поскольку я отправляюсь в другую галерею, боюсь, что вы не останетесь на этом теплом месте.

— Входите, — сказала немка металлическим голосом, и Сорин толкнул стеклянную дверь.

До сих пор Андрею не приходилось бывать в художественных галереях Запада, однако пространство, открывшееся перед ним, полностью соответствовало тем образам, что рисовались в его мозгу: небольшой холл, устланный серым ковровым покрытием, две хромированные вешалки на множество рожков справа, а слева — небольшое офисное помещение, отделенное от основной части галереи стеклянными раздвижными панелями. Там за матовым стеклом видны были шкафы и полки с каталогами и книгами, журнальный стол, диван, компьютер и неясные мелькающие тени двух или трех человек. Впереди, убегая от Сорина вдаль, простиралась анфилада, выстроенная из специальных экспозиционных щитов так, чтобы делить единый вытянутый в глубину зал на множество небольших и вполне уютных помещений. Сделав несколько шагов вперед, Сорин успел заметить вдалеке какие-то скульптуры, стоящие на небольших подиумах почти на полу, яркие живописные полотна и ряд фотографий, напомнивших ему работы Родченко.

Вглубь он пройти не успел, поскольку из-за стеклянной перегородки навстречу ему выскочила, видимо, та самая немка, с которой он только что беседовал по домофону.

— Здравствуйте, — сказала она, отпуская Сорину дежурную и несколько холодноватую улыбку. — Как вас представить?

— Передайте господину Рахлину, что с ним хочет переговорить коллекционер из России, — сказал Андрей.

— И все? — удивилась немка.

— И все. Скажите ему также, что у меня есть интересные произведения художников начала двадцатого века. Возможно, они заинтересуют господина Рахлина.

— Одну секунду, — и она вновь скрылась за перегородкой.

Секунда растянулась минуты на три. Сорин услышал короткий диалог, смутно доносящийся из офисного пространства, и, наконец, к нему вышел господин лет шестидесяти, повадками и одеждой скорее напоминавший крупного теневого дельца конца семидесятых годов, чем современного западного торговца произведениями искусства.

— Я вас слушаю, — сказал господин по-английски, с чудовищным акцентом, не представясь.

— Вы — мистер Рахлин? — продолжил по-английски Сорин.

— Он самый.

— Тогда, вероятно, вы говорите по-русски, — сказал Андрей, переходя на родной язык.

— Говорю. Так что у вас?

— Не могли бы мы говорить не на проходе? — спросил Андрей.

— Хорошо, пройдемте в офис, — пожал плечами Рахлин. — Прошу.

И Андрей вошел в деловую часть галереи. Там действительно располагалось несколько мягких уютных диванов, небольшой журнальный столик, на котором стояла массивная хрустальная пепельница, а в углу высились три шкафа со справочниками и каталогами по искусству. Андрей уселся, Рахлин же продолжал стоять, пристально глядя на пришедшего.

— Так что же вас привело ко мне? — спросил он.

— Понимаете, — сказал Сорин, — по воле обстоятельств в моем распоряжении оказалось несколько картин, в частности Марка Шагала, Василия Кандинского.

— Набор превосходный. А кто подтвердит, что это подлинные вещи?

— Еще в Москве я показывал их экспертам, — ответил Сорин. — У них работы не вызвали сомнений.

— Кто же их смотрел?

— Свидерская.

— Вот как? — поднял бровь Рахлин. — Сама Свидерская? Это серьезный эксперт.

— Да-да, именно она. Хотя, конечно, документальных подтверждений у меня нет, но я надеялся здесь, в Европе…

— А как к вам попали картины? — прервал Сорина Рахлин.

— Это долгая история, мне не хотелось бы занимать ваше время. Скажем, они мои.

— Контрабанда?

— Ну, до некоторой степени. Вы же знаете российские законы.

— И что вы хотите?

— Как и все, — улыбнулся Сорин, — продать.

— Молодой человек, — начал Рахлин, — я бизнесмен честный и не связываюсь с контрабандой.

— О-хо-хо, — вздохнул Сорин. — Знаете, что-то подобное я уже слышал, и не так давно.

— От кого же?

— Да от одного лондонского антиквара.

— Вы были в Лондоне?

— Да. И пытался там продать свои работы.

— Отчего же не продали?

— Не сложилось, — ответил Сорин. — Не сошлись в цене, — добавил он.